страницы >>> 01  02  03  04  05  06  07  08  09  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20

Если говорить о том, как я умудряюсь играть на гитаре, то я, прежде всего, адаптирую этот музыкальный инструмент под свою левую больную и слабую руку. Начнем с того, что я физически не могу брать «баррэ» и поэтому, нужный мне аккорд, сначала разбираю теоретически, то есть выясняю, что в данном конкретном аккорде является тоникой, или основным звуком, от которого он строится. Дальше определяю, каким является аккорд: мажорным, минорным, септаккордом и так далее. Потом устанавливаю, какие звуки входят в состав аккорда и где эти звуки располагаются на грифе гитары в пределах от первого до пятого лада. Наконец, определив в какой позиции будет исполняться аккорд, приступаю к аппликатуре, то есть – расстановке пальцев.

Сейчас все гораздо проще. Существует множество «Энциклопедий гитариста», в которых уже все расписано и нарисовано так, что даже не надо так уж хорошо знать теорию музыки. Это, конечно, очень современно, но, я думаю, не очень хорошо. Особенно для современной, и без того ленивой молодежи, которая, имея подобные музыкальные издания, обленится окончательно.

Есть еще один нюанс. Я одно время очень часто пользовался коподастром или, как я его называл автомеханическим баррэ. В общем, довольно удобная штука, но быстро развращает исполнителя, который привыкает к «ля-минорным» или «ми-минорным» аппликатурам, а дальше фантазия у него не работает. А зачем? Двигай себе коподастр вверх или вниз и гитара будет звучать то ниже, то выше. Я использовал коподастр только в трех или четырех песнях, а все остальное время он (коподастр) «отдыхал», хотя и присутствовал постоянно, пока я окончательно с ним не расстался, подарив его в девяносто девятом году Коле Соловьеву…

У нас с Анжелой было очень мало репетиций – две или три, но даже на них мы никогда не ругались и не спорили. Я считал (и сейчас считаю) Анжелу профессионалом в плане вокала и поэтому никогда не оспаривал ее идей относительно аранжировок, тем более что она гораздо лучше владела песенным материалом, который я только еще разучивал. Наконец репертуар был готов. Он состоял из семи песен, шесть из которых принадлежали перу Татьяны Лиховидовой, а седьмая – автору, совсем незнакомому. Эта песня называлась «Не надо меня будить…»

Кроме этих семи, я подготовил несколько своих песен, стараясь отобрать те из них, где я являлся полным автором. Поскольку я, как всякий творческий человек, легко раним, то сразу же и надолго исключил из своего репертуара песню «Куропаты», памятуя о провале на отборочном региональном фестивале в девяностом году и слова Михаила Володина о двух притопах и трех прихлопах, а также неприятную и резкую критику поэта Владимира Цмыга.

Одна из этих нескольких песен, отобранных на предстоящий День авторской песни, была создана вообще уникально – эта песня однажды мне просто приснилась, и надо было только вовремя проснуться и зафиксировать ее на бумаге. Думаю, что эта песня была послана мне Богом! Она называется «Телеграфные столбы» и имеет эпиграф:

Полосатою змеей,

Извиваясь влево, вправо,

Жаждет тяжести состава,

Чтоб припасть к груди земной,

Бесконечная дорога,

От колесной раны вздрогнет,

Отдохнет, в себя придет

И опять к вам подползет…

И сразу же, без музыкального сопровождения, пропевалась строчка:

Телеграфные столбы…

Далее, уже под звуки соль-мажорного аккорда пелось:

Вестники Вселенной… и так далее…

Тогда мне казалось, что я «поймал» такую тему, такую идею, которую не поднимал никто и никогда. Действительно, какое дело людям до каких-то там телеграфных столбов, преследующих состав, в котором они едут, сотни и тысячи километров? Я же все-таки с помощью Бога увидел в этих столбах живых существ, обреченных на вечные муки…

Эта песня имела как сторонников, которых, конечно, было больше, так и противников, которые выпускали максимальное количество яда.

Среди противников моей песни был один, как мне кажется, не очень удавшийся поэт, наполовину дэцэпэшник, который написал на меня эпиграмму, даже не эпиграмму, а нечто злобно зарифмованное. Это (попытаюсь восстановить, если удастся) выглядело примерно так:

Поэты над рифмой мозолили лбы,

Но в лидеры… (так?) не попали,

А ты обессмертил себя и столбы

На памятном нам фестивале…

Потом речь шла о том, как зал жадно внимал моей гитаре, и все кончается тем, что он ждет, когда же я напишу романс о заборе. Поэта этого, почему-то, очень часто везде хвалили и даже сделали о нем телепередачу. Телепередача оказалась, на мой взгляд, неудачной. Ее создатели не нашли ничего лучшего, как постоянно крупным планом показывать глаза Сергея (так звали поэта). Глаза его ничего не выражали, вернее, выражали пост наркотическое или пост алкогольное состояние, скорее всего, все-таки, пост алкогольное. Сергей беспрестанно курил и критиковал советский общественный строй, за что и был возведен отечественными журналистами в ранг эдаких героев. Вот, мол, он какой смелый и ничего не боится сказать прямо в глаза. Я как-то не очень доверяю подобным «героям», особенно когда о них очень много говорят.

Из телепередачи я так и не понял: где же Сергей живет – в Слуцке, в Логойске или в Дражне? Ну, это и не важно…

Важно то, что Сергей очень заинтересовал Толю, который впечатлился его стихами и пообещал ему издать отдельный авторский поэтический сборник. Полюбив стихи Сергея, Толя часто ставил мне его в пример, говоря, что надо писать в духе Сергея, а не о птичках и цветочках. А на мой взгляд, стихи Сергея – это пустой лай из подворотни, ничего не способный изменить, – лай ради лая…(я имею в виду стихи на социальные темы и всякие там пародии и эпиграммы). Ничего в них нет, кроме злобы и агрессии!

Уже много лет, начиная с девяносто второго года, я слушал монологи Толи относительно творческого процесса, а именно: что, как и о чем я должен писать. Но слушал я эти монологи «с фигой в кармане». Я мог молчать, кивать головой, соглашаться, а на самом деле думать и делать совершенно иначе.

Толя своими выступлениями не по делу порой просто раздражал меня, но я не подавал вида. Эта привычка – не подавать вида или слушать и не слышать, появилась у меня довольно давно. Это был своего рода иммунитет, защитная реакция организма и разума на всякого рода провокации. И чем чаще я применял это в жизни, тем больше злились «учителя» и критики. Однако «фига в кармане» очень часто тонко граничила с огромными внутренними переживаниями, то есть, делая безразличную, вроде, мину, я мог испытывать даже физическую боль где-то внутри себя от всякого рода критических высказываний по поводу моего творчества. Наверное, в большей мере именно этим, я подорвал свое здоровье. Нет бы наорать на кого-нибудь или выматериться! Так нет же – я все переживал внутри себя.

Толя свое обещание выполнил: издал авторский поэтический сборник Сергея. Тираж сборника был невелик – три или пять тысяч экземпляров. Вышел этот сборник в девяносто пятом или девяносто шестом году.

Нет, я вовсе не злюсь и не завидую тому, что Сергея издали, а меня нет. Слава Богу, известности и популярности у меня хватало и без персонального поэтического сборника. Я просто думаю о том, что Сергея, по-моему, напечатали, ну…рано, что ли. Не вдаваясь подробно в литературную критику, могу сказать на свой беглый, поверхностный даже, взгляд, что обнаружил в сборнике, да и не только я, множество стилистических и других погрешностей. Сборник не был «доведен до ума», а читать, сто с лишним страниц о том, как плоха наша власть, и о том, как Сергей глубоко несчастен от безответной любви, довольно скучно, тем более, что все это написано слишком по-дилетантски…

Среди сторонников моей песни «Телеграфные столбы» был и художник из Москвы, нынешний муж Аллы Космаковой, той самой Аллы, которая имела филологическое образование, и в начале моего творческого пути была одним из критиков. Художника зовут Виктор Сергеевич Афанасьев. Так вот Виктор Сергеевич так прямо и говорил: «Твои «Телеграфные столбы» – это классика!»

Витя родом из подмосковного Воскресенска. Он старше меня на десять лет. Мои познания его биографии более чем скромны. Я знаю только, что он служил в армии в Красноярске, что закончил художественную академию в Москве, что любит слушать Евгения Бачурина и Александра Вертинского и что пишет замечательные пейзажи. За время нашего знакомства Витя подарил нам с Зосей (как правило, на наши дни рождения) четыре пейзажа и один натюрморт.

Еще мои «Телеграфные столбы» были признаны и высоко оценены Григорием Васильевичем Галицким – главным редактором литературно-художественного журнала «Окно». Григорий Васильевич окончил факультет журналистики Белорусского государственного университета. Однажды, будучи в командировке, чтобы сделать какой-то репортаж, он получил серьезную травму позвоночника и уже до конца жизни стал инвалидом. Он старше меня и поэтому, а еще просто из уважения, я называю его по имени-отчеству. Изредка, когда немного выпьем вместе, я называю его только по имени. Довольно часто нам приходилось ездить вместе: то в Брест, то в Беловежскую пущу, то еще куда-нибудь… Чаще всего мы бывали в Бресте – раз пять или шесть: то принимали участие в дне города; то в фестивале искусств; то в рекламной кампании журнала «Окно». Кстати, к презентации этого журнала, которая проходила в марте девяносто второго года в Доме литераторов, я специально («на заказ») написал песню-посвящение. Можно сказать, что весь текст этой песни напичкан символами и аллегориями, а значит, вероятно, не всем понятен, а это в свою очередь значит, что песня очень многим не понравилась. Ну и пусть! Я писал, прежде всего, чтобы искренне выразить свое отношение к факту рождения журнала, а вовсе не для того, чтобы своей песней произвести выгодное и благоприятное впечатление на собравшихся… Вот только одно четверостишие из этой песни:

Посмотри, ведь оно (окно) не из камня,

Тот прижился в груди человечьей;

Нет здесь штор и отсутствуют ставни…

Ах, случайно его не поджечь бы.

Думаю, что не надо разъяснять строчку «Ах, случайно его не поджечь бы». Это может быть искра, пламя или огонь равнодушия, предательства, безразличия, от которого окно мгновенно вспыхнет и сгорит, и никто и ничто не сможет его спасти. Это была моя первая публикация на страницах журнала «Окно». С течением времени появлялись и другие, но о них немного позже.

Григорий Васильевич, как истинный патриот, предпочитает общаться на белорусском языке, однако не чурается и русского.

Если к нему обращались по-русски, то он и отвечал по-русски, но если же обращение происходило по-белорусски, тут он начинал как-то даже светиться и с улыбкой на лице, немного торопясь, с нескрываемым удовольствием, вещал по-белорусски. Однако у Григория Васильевича все это происходило естественно, так, словно он впитал в себя свой родной белорусский язык с молоком матери, а у многих это происходит фальшиво и напыщенно, и о таких людях я говорю:

– Дешевые патриоты.

Сам я, на каком бы языке ко мне не обращались: на белорусском, на еврейском, на английском, всегда отвечаю по-русски. Это мой язык, прежде всего потому, что я на нем думаю и от этого уже никуда не денешься. Можно скопировать любой другой язык или даже безупречно выучить его, а то и несколько языков, но все это будет лишь повышением культуры, а истинно вашим будет всегда тот язык, на котором вы мыслите, даже если вы не умеете на нем писать.

Однажды у Григория Васильевича попросили рассказать о вечере отдыха, проводившемся для инвалидов Фрунзенского района города Минска. В период с восемьдесят восьмого по девяностый год такие вечера проводились по несколько раз в год в каждом из девяти районов города Минска. Благо, тогда на эти цели было нормальное финансирование из государственного бюджета страны, поскольку Белорусское общество инвалидов тогда была еще молодой и неопытной общественной организацией, которой необходимо было помочь встать на ноги.

Я побывал на вечерах отдыха в Первомайском, Московском и Фрунзенском районах. Общество инвалидов Фрунзенского района проводило свои вечера отдыха по предварительной договоренности с директором Скрицкой Вандой Ивановной в здании Дома культуры МОПИДа. Это довольно обычное по архитектуре двухэтажное здание со зрительным залом на пятьсот посадочных мест. Таких зданий в городе Минске, я думаю, можно насчитать штук десять. Ванда Ивановна очень приятная женщина и относится к инвалидным проблемам с искренним пониманием. Несколько раз я обращался к ней с просьбой помочь с залом и всегда встречал понимание и готовность помочь. К Григорию Васильевичу журналистка Республиканского радио, звали ее Катя Агеева, обратилась по-белорусски с просьбой рассказать о своих впечатлениях от вечера отдыха, и он, естественно, по-белорусски начал вдохновенно рассказывать ей о том, что происходило в тот вечер. Он рассказывал о том, какая теплая была атмосфера, о том, что хорошо бы почаще устраивать такие вечера, потому что на них инвалиды имеют возможность лучше и ближе узнавать друг друга. Григорий Васильевич говорил о том, что на подобных вечерах появляется благоприятный шанс для творческого общения.

Он говорил еще о том, что есть очень талантливые инвалиды и упомянул меня и мою песню «Телеграфные столбы»…

«Мы, затаив дыхание, слушали, как пели струны Володиной гитары. Они пели о боли, о дороге, о жизни со всеми ее радостями и переживаниями…» – говорил Григорий Васильевич.

Позднее на базе интервью Григория Васильевича, моей песни и личных впечатлений Катя Агеева, сделает первую радиопередачу, рассказывающую о жизни и творчестве Владимира Варшанина.

Но это будет позже, а пока я подбираю репертуар, который вскоре буду исполнять.

Если с Анжелой все ясно и надо только не сбиться, аккомпанируя ей во время выступления, то у меня, относительно моих песен, возникает еще множество вопросов. После многократного взвешивания «за» и «против» я отобрал следующие песни: «Осень в городе», «Прощание с Москвой», «Телеграфные столбы», «Зима», «Давайте придумаем деспота», «Встреча с Апрелем». Этих песен, как мне тогда казалось, было вполне достаточно, чтобы сложить впечатление и представление об авторе и исполнителе. В этих шести песнях довольно широко и разнообразно представлена тематическая палитра. Кроме того, в них я выступаю в двух качествах: как полный автор и как композитор. Наконец, все шесть песен очень интересно, на мой взгляд, решены музыкально.

А последняя песня «Встреча с Апрелем» – это фактически моя автобиография в четырех минутах звучания, но, опять же, напичканная символами и аллегориями. Ну, люблю я это дело, люблю, чтобы все было не просто и не сразу понятно. Взять хотя бы первую строчку этой песни:

В окно ко мне доверчиво

Апрель стучит застенчиво…

…и дальше:

И я его впускаю,

И я его встречаю…

С самого начала возникает вопрос: «А кто же такой этот «Апрель?» Может, месяц года? Может, птица? Может, ангел? А может, что или кто-нибудь еще?

По сюжету песни далее говорится о том, что жизнь не удалась (это в тридцать два-то года!) и о том, что вспомнить нечего. Но если говорить об этом конкретно и открыто, то это будет звучать примитивно и скучно, поэтому, я вуалирую и делаю ситуацию универсальной относительно персоналий, то есть – такое может произойти с каждым из нас. Короче, я моделирую ситуацию, но используя свой жизненный опыт и знания…

Всю радость замели снега,

Все мысли разворошены

И памяти луга

Давно уже все скошены…

И завершается песня, конечно же, оптимистически, то есть призывом бороться и жить, несмотря ни на что!

Творческие муки и поиски, наконец-то, остались позади. Мы с Анжелой гордые и вооруженные тринадцатью песнями (из которых семь песен, к сожалению, были не моими), появились в начале сентября девяносто первого года во Дворце культуры профсоюзов. Лично я был горд прежде всего оттого (хотя тогда я еще до конца этого не осознавал), что буду аккомпанировать лучшей в Белоруссии исполнительнице бардовских песен; горд я был еще и оттого, что имел дело с человеком, записавшем профессионально на Республиканском радио (в то время это был высший ранг, вместе с Республиканским телевидением) несколько песен и имевшим свой экземпляр катушки и кассеты; я был горд оттого, что мы с Анжелой являлись лауреатами одного и того же престижного фестиваля авторской песни.

Нас встретила Валентина Ивановна Заверюха – главный режиссер фестиваля, который носил название «Смотри на меня, как на равного». Этот фестиваль не носил элементов хоть каких-нибудь конкурсов, а скорее был призван продемонстрировать творческие достижения глухих, слепых и

прочих инвалидов в области искусства. Инициатива о проведении подобного фестиваля поступила из Москвы, и белорусы, мгновенно на нее откликнувшись, создали оргкомитет в составе министра культуры БССР, заслуженной артистки Стефании Станюты, различного рода чиновников и представителей общественных организаций. К данному фестивалю был также активно подключен и Республиканский научно-методический центр (РНМЦ), который находился напротив оперного театра. Этот центр как раз и занимался, вероятно, дублируя одно из направлений деятельности Министерства культуры, художниками, музыкантами и прочими исполнителями и коллективами, включая театральные. Есть у нас еще до сих пор такая тенденция – одну и ту же функцию выполняют несколько учреждений или организаций, меняется лишь их уровень, который может быть районным, межрайонным, городским, кустовым, областным, межобластным, и, наконец, республиканским. В РНМЦ я познакомился с замечательными людьми: Наташей Жорниковой, Леной Ярчак, Олей Моржуевой, Николаем Александровичем Никуленко и другими интересными людьми. В то время там же работала и Валентина Ивановна Заверюха…

– Здравствуйте, Валентина Ивановна! – торжественно произнес я.

Валентина Ивановна, очевидно, измотанная уже давно длившейся репетицией, раздраженно ответила:

– Володь, может, расслабляться будем потом?

В ответ на эту фразу я быстро подошел к висевшему в коридоре зеркалу и посмотрел в него. То, что я в нем увидел, было ужасно – на меня смотрела всклокоченная голова с лицом серо-зеленого цвета и мутноватыми глазами (улики о вчерашнем хорошем ужине в гостинице «Беларусь»).

– Валентина Ивановна, больше такого не повторится до окончания фестиваля, – пообещал я.

– Что она от тебя хочет? – встревожено спросила Анжела.

– Чтобы я вел себя прилично: не пил, не курил, не ругался матом… – ответил я шутя.

– А какое ее дело? – искренне возмутилась Анжела.

– Ну, как не крути, а она все-таки главный режиссер, – сказал я.

– Володя Варшанин и Анжела Худик – на сцену! – призывно прозвучал из зрительного зала голос Валентины Ивановны.

Мы вышли на сцену, которая была ярко освещена. В левой ее части, если смотреть из зрительного зала, стояла декорация, которая представляла собой сельский домик и подсолнухи, очевидно, по замыслу режиссера и художника, это был символ Белоруссии. Возле домика стоял журнальный столик и два стула для ведущих. В центре сцены, на заднике, красовался аист с гордо поднятой головой. А над ним по полукругу были начертаны слова «Смотри на меня, как на равного». На авансцене стояли на стойках пять хорошо отрегулированных звукорежиссером, микрофонов.

– Ну, покажите, что вы нам подготовили, – спокойно сказала Валентина Ивановна, видимо не ожидая ничего выдающегося. Но Валентина Ивановна ошиблась в своих прогнозах, так как с каждой новой песней ее лицо вытягивалось все больше и больше. Валентина Ивановна ожидала чего угодно, но такого она не могла даже предположить!..

Казалось, что сегодня Анжела пела с каким-то особым вдохновением и подъемом.

Она пела, и я совершенно отчетливо рисовал в своем воображении сверкающие купола, собор, лодки на воде, радужный узор, глухую ночь, звездный хоровод. Наконец, Анжела выдохнула последнюю фразу:

– Люблю тебя…, тебя люблю… – я отыграл кодовый (от слова «coda») аккорд и наступила очень продолжительная пауза, до предела наполненная тишиной. Молчали все: и осветители, и звукооператоры, и рабочие сцены, и даже Зинаида Александровна Бондаренко, которая была ведущей торжественного концерта открытия фестиваля. Мне показалось, что Валентине Ивановне было немного стыдно за свои слова, высказанные в мой адрес по поводу «расслабления», так тронуло и разволновало ее пение Анжелы.

Неожиданно из глубины сцены послышались одинокие аплодисменты, и вскоре из темноты появился худой стройный седой человек. Это был Александр Михайлович Чуланов, тот самый Чуланов, который был известным белорусским журналистом, автором и ведущим телевизионной передачи «Ветер странствий, а также автором книги «В пути и на привале», где были собраны песни и биографии известных в то время бардов Советского Союза.

Однажды мне довелось посмотреть телепередачу «Ветер странствий», и я должен сказать, что она особо не впечатлила. Может быть, данный конкретный выпуск передачи оказался не самым удачным, может, это вообще не моя тема, не моя проблема… Только на экране телевизора периодически появлялись кадры кинохроники с видами Чукотки, Сахалина и Белоруссии, сопровождаемые хорошими песнями под гитару. Затем обсуждались чисто туристские проблемы, касающиеся снаряжения и будущих маршрутов походов и поездок.

Книга Александра Михайловича Чуланова «В пути и на привале» оказалась для меня очень полезной, можно сказать, настольной, и, создавая позднее студию авторской песни, я часто обращался к ней в своей работе.

– Хорошо поешь, стерва! – сказал Александр Михайлович, немного щурясь от яркого света. Он вкладывал в эту фразу только им с Анжелой понятный смысл. Александр Михайлович поцеловал Анжелу в щеку и затем дружески похлопал ее по плечу. Анжела сделала мне знак рукой, чтобы я подошел к ним поближе.

– Знакомьтесь, это Володя Варшанин, который пишет неплохие песни, – представила меня Анжела.

– Это я уже заметил, – ответил Александр Михайлович и протянул мне руку.

Я тут же с готовностью протянул руку в ответ и немного наклонил голову вниз, а затем очень быстро вернул ее в прежнее положение. На этом взаимное приветствие-знакомство процедурно было завершено, и мы втроем начали просто трепаться о том, что это за репетиция и что это за фестиваль такой. Перед тем как уйти, Александр Михайлович оставил мне номер своего телефона и спросил, записывался ли я когда-нибудь на радио. В заключение сказал мне, что после записи, я не узнаю звучания своей гитары; да, так прямо и сказал:

– Ты своей гитары просто не узнаешь!

Однако записи не суждено было осуществиться…

Холодным осенним вечером в квартире номер тридцать один дома номер тридцать восемь «А», что по улице Ландера, раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте. Это Варшанин Владимир Николаевич? – спросил мужской голос с приятным тембром.

Очень знакомый голос, просто до боли знакомый голос, – подумал я.

– Да.

– Вас беспокоит Чуланов Александр Михайлович!..

И дальше шло приглашение на запись, которая состоится такого-то числа, в такое-то время.

Александр Михайлович был человеком интеллигентным и поэтому, не дожидаясь моего звонка и убедившись, что все окончательно готово к записи, позвонил мне сам. Видимо, он не хотел, чтобы я сам напоминал о себе; видимо, жалел и понимал меня в том плане, чтобы я не выглядел навязчивым. А я и не звонил. Я уже даже как-то и забыл о нашем разговоре. Я уже и ничего не ждал. И вдруг звонок, и вдруг приглашение на запись…

На некоторое время я растерялся настолько, что очень долго держал паузу. Наконец, словно очнувшись, начал уточнять какие-то подробности…

До записи оставалось три дня. За эти три дня можно было бы еще и еще, и еще миллион раз все взвесить и продумать, можно было позвонить Александру Михайловичу и просто-напросто отказаться, и это было бы красиво и честно.

Увы, я этого не сделал, и нет мне оправдания.

В назначенный день я сидел в своей квартире сытый и довольный и безуспешно искал ответ на вселенский вопрос: «Ехать на запись или нет?» В поисках ответа перебрал несколько аргументов в пользу того, чтобы не ехать. Думал про себя: «Песни мои не самого лучшего качества и их не так много, то есть, совсем мало…»; «Техника игры на гитаре еще оставляет желать лучшего…»; «Я слишком рано начинаю с записи на Республиканском радио…»; «Моя единственная победа на конкурсе республиканского уровня еще не повод для записи…» И много-много чего еще…

Какой же я был тогда идиот! Да даже ради одной песни надо было бегом бежать на радио!

А с другой стороны: ранняя, «сырая», популярность развращает автора. На эту тему можно еще очень долго спорить, находя все новые и новые аргументы, как «за», так и «против». К примеру, такой красивый аргумент:

– Художник предъявляет к себе очень высокие требования!

И все-таки надо было позвонить Александру Михайловичу и предупредить его, а я этого не сделал…

Нет, я, конечно, позвонил… Потом… И вот что, примерно, услышал:

– Вы подвели целый коллектив людей, которые ждали Вас больше двух часов. Из-за Вас четыре часа простаивала студия. Больше я не желаю иметь с Вами никаких дел…

Я был сражен наповал. Попытки что-либо объяснить были бы просто жалкими и смешными. Это была моя самая величайшая ошибка в жизни и самая глупейшая по своей сути. Сейчас, вспоминая те годы, горько сожалею о случившемся, и могу сказать только одно:

– Простите меня, дорогой Александр Михайлович!

Но слишком поздние извинения он уже не услышит…

В девяносто пятом году Александр Михайлович Чуланов был зверски убит в собственной квартире. Насколько я знаю, убийц с тех пор так и не нашли, зато пару раз мне домой звонил следователь и интересовался тем, как я оказался в записной книжке убитого, и тем, какие у меня с ним были дела…

Я думаю, что Александр Михайлович не погиб бесследно – остались его фильмы, книги, телепередачи, а еще зародился фестиваль его памяти, который ежегодно проводится в Раубичах, что под Минском…    

Глава пятая

По предварительной договоренности с президентом Северо-западного региона КСП Натальей Якутович на пятнадцатое сентября девяносто первого года для обеспечения культурной программы, адресованной инвалидам-художникам и мастерам декоративно-прикладного искусства, временно проживавшим на момент фестиваля искусств инвалидов в Острошицком городке, были приглашены три барда: я, Анжела Худик и Лена Казанцева.

Автобус, заказанный оргкомитетом на семнадцать тридцать, должен был подойти к главному входу ВДНХ БССР, которая находится на улице Янки Купалы.

Примерно в пятнадцать тридцать закончился День авторской песни, который проходил здесь же. День авторской песни был одним из программных мероприятий фестиваля искусств «Смотри на меня, как на равного».

Это было одно из значительных мероприятий, хотя бы по одному тому, что приехало Республиканское телевидение и сняло все «от корки до корки».

Ну, если говорить честно, то на то время было что снимать. Весь отснятый материал был тогда своего рода сенсацией: кривые, хромые и слепые люди с гитарами в руках впервые за много десятков лет поднялись на сцену и запели. Да как запели! Большая часть исполняемых песен была очень высокого качества. А голоса какие! Оля Патрий и Анжела Худик стали настоящим украшением Дня авторской песни на ВДНХ БССР; это были две жемчужины.

Насколько я знаю, Оля и Анжела редко поют в одном концерте. Ну разве что в ежегодном отчетном, когда Белорусское товарищество инвалидов по зрению демонстрирует свои творческие достижения, постоянно показывая: хор «Кантус», в котором поет Анжела Худик, эстрадный оркестр, в котором работала солисткой Оля Патрий и, ставшего заслуженным артистом республики, Ивана Томашевича.

В тот день на ВДНХ БССР мы пели в такой последовательности: Оля Патрий, Владимир Варшанин и завершала программу Анжела Худик. Это были самые сильные авторы и исполнители данного концерта.

Чуть послабее нас троих оказались трое участников из разных городов Белоруссии.

И наконец, еще два участника были почти никуда не годными. Но я включил их в программу концерта, поскольку это был не конкурс. К тому же я не хотел, чтобы кто-либо оказался ущемленным.

Слабых и совсем слабых я выпустил перед нами троими. Я еще кроме этого «разорвал» последовательную цепочку выступлений инвалидов, введя в программу концерта выход гостей из города Минска: Галины и Бориса Вайханских и Дмитрия Строцева.

Борис Вайханский поприветствовал участников Дня авторской песни, сказав в частности, что он очень рад притоку свежих сил в жанре, – появлению новых интересных авторов, а затем, они с Галиной спели пять песен.

По окончании концерта была объявлена пресс-конференция на тему «Проблемы и кризис жанра, поиски новых путей и форм его развития».

Перед началом пресс-конференции выступила молодая бардистка, которая спела две свои песни: одну – про лебедушку, а вторую – не помню какую. Первая песня мне понравилась, но совсем чуть-чуть, а вторую песню я так и не могу вспомнить. Помню только, что когда эта молодая женщина пела, у меня создавалось впечатление, что песня звучит в одной тональности, а гитара играет совершенно в другой. Тем не менее, чтобы не огорчать Людмилу, которая потребовала сразу же оценить ее творчество, все присутствующие дружно дали положительную оценку ее песням, в том числе и я.

– Все-таки мудро я поступил, не пустив ее в концертную программу, – подумал я.

Людмила пришла со своим мужем Володей за сорок минут до начала мероприятия и неустанно упрашивала меня включить ее в концертную программу. Она показала мне поэтический сборник, выпущенный Калининградским издательством, где были напечатаны ее стихи..

Я быстро пробежал взглядом несколько страниц, но так и не поняв напечатанного, сказал: 

– Нет, я так не могу… Я ничего не понимаю… Мне нужна совершенно другая обстановка: тишина, сосредоточенность, а здесь такой шум…

Действительно, сменяя один другого, подходили то телевизионщики, то участники концерта, то журналисты – взять интервью…

Чтобы Людмила оставила меня в покое, я пообещал ей, что она обязательно выступит, но не гарантировал, что в концертной программе.

Я страшно волновался в тот день, так как был в одном лице и сценаристом, и режиссером-постановщиком, и автором, и аккомпаниатором. Но за пять минут до начала плюнул на все и на всех и пошел настраивать за кулисы свою гитару. О том, чтобы лишний раз прорепетировать ту или иную Танину песню, уже не могло идти и речи, не говоря уже о собственных.

Первое облегчение я почувствовал тогда, когда удобно устроившись перед объективом телекамер, торжественно произнес:

– Добрый день, дорогие друзья! Добрый день, уважаемые любители и ценители авторской песни…

– Слава Богу, началось… Ну что ж, пусть будет как будет… – подумал я и незаметно для окружающих посмотрел на свои наручные часы «Электроника-5».

Часы показывали двенадцать часов десять минут…

Второе и полное успокоение я ощутил тогда, когда Валентина Ивановна Заверюха объявила о том, что День авторской песни на ВДНХ БССР завершен. Это произошло, как я уже сказал, примерно в пятнадцать тридцать.

В ожидании автобуса я неустанно в мыслях анализировал произошедшее только что и задавал бесчисленные вопросы, на которые почти мгновенно отвечал. Если записать этот диалог или хотя бы его часть, то получится вот что:

В. Г. (внутренний голос): «Ну, как общее впечатление?»

В. Н. (Владимир Николаевич, то бишь я): «Вообще нормальное, тем более, если учесть, что это первый серьезный проект. Кроме того, здесь я дебютировал как режиссер, постановщик, эксперт. И дебют все-таки удался».

В. Г.: «А, как ты можешь об этом судить?»

В. Н.: «По аплодисментам зрителей и по их же высказываниям после концерта. Кроме того, очень тепло высказывались телевизионщики».

В. Г.: «Хорошо. А что говорят сами участники?»

В. Н.: «Их просто распирает от восторженных эпитетов. В самом деле – столько зрителей, снимало телевидение… Где и когда еще представится такая возможность высказаться?»

(Я действительно не ограничивал участников в тематике исполняемых песен. Но если мне вдруг казалось, что песня откровенно скучна и неинтересна, не рекомендовал ее исполнять. И еще ограничивал количество исполняемых песен, которое колебалось от двух минимально до шести максимально).

В. Г.: «С режиссурой, постановкой и экспертизой все более или менее понятно, а как создавался сценарий?»

В. Н.: «О! Это целая история… Создавая сценарий, я стремился с его помощью ответить на следующие вопросы: что такое авторская песня? где, как и когда она зарождалась? кто является ее яркими представителями? Очень помогла книжка «Возьмемся за руки, друзья!» автора-составителя Л. П. Беленького, купленная в одном из книжных магазинов Минска. Приведу один отрывок из нее.

«…вот что пишет по этому поводу Евгений Клячкин: «Мне часто задают вопрос: «Чем отличается самодеятельная песня от эстрады?» В конце концов формула созрела. Есть критерий, который для эстрадной песни вообще «не играет», а для нас является главным, определяющим ценность песни. Критерий искренности. Степень доверия, которое вызывает песня… И если что-то не срабатывает, то это брак не только в нашей работе, но и внутри человека. Неточность выражения есть порождение неточности чувства».

А вот еще одно замечательное высказывание Юлия Кима:

«Лучшие из наших песен те, в которых найдено своеобразное неразложимое целое. Напечатанные в виде стихов, наши песни многое теряют, они непременно должны звучать. И тем не менее мы имеем дело с поэзией, потому что и сюжет, и рифма, и ритм, и мелодия служат прежде всего выявлению смысла. Однако это особая, песенная поэзия, образ которой одновременно музыкальный и словесный. Вот почему я говорю о неразложимом целом. Оно и есть наше выразительное средство».

Таким образом из уст Евгения Клячкина и Юлия Кима был получен ответ на вопрос: что такое авторская песня и какими выразительными средствами она располагает.

Кроме этого материала в книжке были помещены статьи о жизни и творчестве Ю. И. Визбора, Б. Ш. Окуджавы, В. С. Берковского, В. С. Высоцкого, А. М. Городницкого, Михаила Щербакова, Алексея Иващенко, Георгия Васильева и многих других бардов. Не без чувства гордости прочитал я в этой книжке о Втором Всесоюзном фестивале авторской песни, проходившем с 6 по 9 октября 1988 года в Таллинне. Именно в то время, когда я начал посещать клуб «Ветразь» и «Аллею «АП». В этой книжке также сообщалось следующее:

«Официальные результаты. Авторы-лауреаты: Елена Казанцева, Марк Мерман, Николай Кадол (все из Минска)…»

В самом конце книжки напечатана песня Елены Казанцевой «Проходят годы». Я позволю себе привести ее текст полностью:

Проходят годы стороной,

Той стороной, где дом без окон.

Не говори – молчи со мной,

Чтоб не обидеть ненароком.

Сгорел в духовке мой пирог –

Впервые я взялась за дело, –

И если б ты мне не помог,

То и духовка бы сгорела.

Я в белый свет уйду одна,

А он совсем другого цвета.

Я поняла, что не нужна,

Но до сих пор не верю в это…

Создавая сценарий Дня авторской песни, я прочитал книжку «Возьмемся за руки, друзья!» от корки до корки несколько раз; я буквально перелопатил эту книжку, тем более, что больше никаких источников информации у меня в то время вообще не было, а «высасывать из пальца» как-то не хотелось…

Досконально изучив книжку «Возьмемся за руки, друзья!», выбрав из нее самое интересное и, на мой взгляд, главное, я попросил машинистку перепечатать мне весь отобранный материал; получилось семь машинописных страниц. Я засек сколько по времени уйдет у меня на то, чтобы не спеша прочитать эти семь страниц. Получилось пятнадцать минут. К этому времени я прибавил еще по две минуты на выход и уход каждого участника программы. Затем я добавил по десять-пятнадцать минут на исполнение песен. Правда, нам троим (Анжеле Худик, Оле Патрий и себе) я запланировал по двадцать минут. В заключение я суммировал все окончательно, и у меня получилось, что в концерте участвуют семь исполнителей, и длится он два часа и пять минут. К этим двум часам и пяти минутам надо еще добавить выступления гостей и различные приветствия. Получится все три часа, как, собственно и вышло.

Конечно, я расставил «куски» сценария по своим местам и получилось довольно симпатично. Каждый «кусок» представлял собой небольшой рассказ об истории жанра авторской песни, либо о его выразительных особенностях и затем следовало живое (не фонограмма) пение того или иного исполнителя под гитару. Так как времени для репетиций практически не было, то я, будучи ведущим концерта, просто говорил:

– Я приглашаю на сцену…(такого-то).

Барды, сидевшие за стенкой «на стреме», реагировали мгновенно. Настолько мгновенно, что я иногда называл только имя, не успев назвать фамилии, и он, или она, тут же появлялись на сцене. Благо повторяющихся имен на нашем Дне авторской песни не было – Овсей, Александр, Геннадий, Олег, Тамара, Ольга, Анжела, Владимир…

Разработка сценария, его перепечатка и окончательное тиражирование происходили в стенах Республиканского Центра досуга инвалидов «Инвацентр», сокращено РЦДИ «Инвацентр», который находился по адресу: г. Минск, ул. Мясникова, 27. Это было очень старое, сороковых годов постройки, двухэтажное здание с колоннами, очень похожее на Московскую хоральную синагогу, которая находилась на улице Архипова. Мы, группа нескольких работников «Инвацентра», очень часто негромко и между собой так его и называли – синагога.

И еще это здание было практически копией Дома культуры МОПИДа, но только с гораздо меньшим (раз в пять) зрительным залом. Здание «Инвацентра» было подарено Белорусским обществом глухих Белорусскому обществу инвалидов, точнее, передано с баланса одной организации на баланс другой организации в восемьдесят девятом году.

До этого момента я уже работал в ЦП – центральном правлении общества инвалидов секретарем Президиума. Не вдаваясь в тонкости и особенности структуры общества инвалидов, могу кратко сообщить, что общество, соответственно количеству областных центров Белоруссии подразделяется на шесть обществ плюс Минская городская организация. В этих семи организациях имеются свои семь Президиумов, каждый из которых количественно состоит как минимум из девяти человек. Чтобы не раздувать штаты, было принято решение, что председатели областных обществ инвалидов являются членами Центрального Президиума, который принимает самые важные решения и постановления. Но так было раньше, а с тех пор прошло уже, слава Богу, пятнадцать лет, и, конечно, в системе Белорусского общества инвалидов и в его устройстве очень многое изменилось.

В мои обязанности как секретаря Президиума входило ведение протоколов заседаний, которые проводились ежемесячно. Сначала работы было не очень много, и я вел подробные протоколы, умудряясь даже литературно обрабатывать их, придавать им благозвучность при прочтении. Потом постепенно начал отставать от докладчиков и концентрировал внимание уже только на том, чтобы кратко зафиксировать изложенные мысли. Организация, в которой я тогда работал, разрасталась не по дням, а по часам; появлялись бесчисленные и непонятные структуры, руководители которых как-то ухитрялись доказывать, что они имеют к инвалидам самое прямое отношение и в дальнейшем вся их деятельность будет направлена на благо этих инвалидов.

Конечно, в основном, это было вранье. Просто шла сумасшедшая борьба за место в выгодно расположенном в центре города здании. Все эти безумные, а чаще всего просто авантюрные, проекты обсуждались на заседаниях Президиума, и я должен был все это зафиксировать, отпечатать в трех экземплярах, отдать на подпись Председателю Центрального правления (он же Председатель общества инвалидов) и подготовить выписки из протокола заседания по всем обсуждавшимся вопросам.

Я проработал секретарем Президиума два года. За это время научился достаточно подробно и довольно быстро фиксировать любые выступления на слух; научился вычленять главные, важные и узловые моменты; наконец, научился очень быстро двумя-тремя пальцами печатать на машинках «Ятрань» и «Роботрон», и даже освоил функцию «табулятор», которая незаменима при печатании различных таблиц.

На работу в Центральное правление меня «посватал» Толя, за что ему большое спасибо. Памятуя мою активность во время создания общества инвалидов, в частности, подготовку Учредительной конференции, состоявшейся 8 июля 1988 года во Дворце культуры глухих, представители высших слоев не возражали. Высшие слои инвалидного движения в то время представляли Колбаско Николай Игнатьевич, Потапенко Владимир Петрович и Чувичко Владимир Васильевич. Через три месяца после Учредительной конференции я был принят на работу в Центральное правление Белорусского общество инвалидов на должность секретаря Президиума. Моим непосредственным начальником поначалу был, ныне покойный, Владимир Васильевич Чувичко, а потом…

Боже, как много потом было надо мной всяких разных начальников! Это просто страшно вспоминать…

Вскоре после принятия меня на работу начали формироваться отделы: планово-экономический, производственно-технический, организационно-массовой работы.

Отдел организационно-массовой работы возглавил Вячеслав Сергеевич Кузин.

Слава появился на Учредительной конференции совершенно неожиданно. Он словно вырос передо мной из-под земли. У Славы типичное американское лицо: чуть-чуть вытянутое, скулы широкие и очень белые зубы. Мы обмолвились в тот день тремя дежурными фразами, поздравили друг друга с созданием общества и расстались с надеждой на новую встречу.

И она состоялась довольно скоро. Когда Слава устроился на работу в ЦП, он уже заканчивал юридический факультет Белорусского государственного университета, специализацию «уголовное право». В ЦП двери наших кабинетов располагались напротив друг друга, и мы частенько ходили друг к другу в гости, чтобы поболтать. Говорить Слава мог очень долго и очень красиво.

В Славином кабинете кроме него сидел какой-то парень. Мне все время казалось, что парень этот постоянно пребывал в состоянии, про которое говорят: «с большого бодуна». Состояние этого парня еще можно было охарактеризовать, как постоянное, или хроническое, недосыпание.

Парня звали Владимир Анатольевич Глебов. Он был товарищем Славы. До работы в ЦП Володя с отличием закончил архитектурный факультет Белорусского политехнического института и работал на Минском автомобильном заводе, живя в общежитии этого завода.

Однажды Слава пригласил меня к себе в кабинет и долго-долго рассказывал о своем новом проекте. Начал он, естественно, издалека. Он красноречиво говорил о приоритетности спорта и искусства в среде инвалидов, о том, что пора, наконец, вычленить из деятельности Центрального правления БелОИ искусство и спорт. Еще он говорил, что Дома культуры – это вчерашний день, а сейчас в моде так называемые Центры культуры и спорта, в которых и зарплата повыше, и возможности пошире. Слава говорил, что он создает сейчас Центр такого типа и приглашает меня туда на работу руководителем студии авторской песни. В заключение Слава сказал, что не торопит меня с ответом и дает возможность хорошенько все обдумать и взвесить.

страницы >>> 01  02  03  04  05  06  07  08  09  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20