страницы >>> 01  02  03  04  05  06  07  08  09  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20

Постепенно стемнело. Большая часть гостей номера ушла на открытие фестиваля во Дворец культуры. Аня и Витя уехали на станцию туристов, чтобы забрать все наши вещи. Они взяли у меня определённую сумму денег на такси и исчезли. Их не было довольно долго. Перед их отъездом мы успели посовещаться и решили, что находиться в гостинице гораздо интересней, да и Дворец культуры совсем близко. Вопрос с расселением решили отложить на потом. Куда-нибудь да поселят. В поведении этой пары – Ани и Вити было что-то авантюристское плюс нескрываемая наглость. Это мне в них совсем не понравилось. Но с другой стороны, не было иного выхода, чтобы решить вопрос с заселением именно в эту гостиницу. В итоге всеми правдами и неправдами, что-то переставляя, меняя местами, как-то потеснившись, и ещё Бог знает как, свой номер нам троим, уступили девочки из трио «Фиеста». Точнее говоря, они приютили нас троих на какое-то время. Аня и Витя спали каждый в своём спальнике на полу, а мне всё-таки предоставили кровать. Я потому всё это так подробно описываю, чтобы у читателя сложилось представление о фестивальных неудобствах, с которыми пришлось столкнуться человеку физически нездоровому. А если бы всё это происходило в лесу? Нет, я, конечно, не жалуюсь и не собираюсь этого делать. Меня всё устраивало, всё было чрезвычайно интересно. И вот этот интерес перевешивал и неудобства, и неважное питание, и прочее отсутствие всякого сервиса. Собственно, и никто не возмущался. Единственным человеком, который сразу же выказал своё неудовольствие Куликовскому, оказалась Надежда Владимировна Кудрейко. Надя упрекнула Витю в том, что он фактически выгнал девочек трио «Фиеста» из номера, лишив их возможности полноценно отдохнуть перед завтрашним конкурсом. Она высказала Куликовскому упрек в том, что из-за него девочки не смогут как следует распеться и подготовиться к выступлению. В общем, бедному Вите хорошо досталось. Нас с Аней Надежда не тронула. Причин здесь было, наверное, несколько. Прежде всего, Аня была автором множества песен, которые исполняли участники трио. Потом две записанные на Белорусском радио аудиокассеты тоже что-нибудь да значили. Мне Надя ничего не сказала, потому что, скорее всего, вычислила – я жертва авантюры Куликовского. Может быть, сыграла роль и моя инвалидность, которая провоцирует и некоторую беспомощность. В самом деле, выгони она меня на улицу – и что я стану делать в незнакомом огромном городе? Вероятнее всего, значительную роль сыграло наше более тесное знакомство с Надей после моей победы в фестивале авторской песни «Весенний звездоплюй – 96», который проходил под Пуховичами. А дело было так.

В апреле месяце тысяча девятьсот девяносто шестого года газета «Знамя юности» сообщала о том, что в ближайшие выходные мая под Пуховичами будет проходить Всебелорусский фестиваль авторской песни «Весенний звездоплюй». Сомнений не было ни одной секунды – участвовать! Как всегда, остро вставал вопрос: что петь? В то время «Инвацентром» руководил Владислав Антонович, но основной состав творческого коллектива ещё работал. Дня за два до фестиваля мы, несколько человек, собрались в кабинете творческой реабилитации инвалидов. Среди собравшихся были Олег Николаевич Скоромный, Лариса Александровна Попко и Сергей Григорьевич Павлючик. Серёжа почему-то не захотел участвовать в фестивале. Я долго ломал голову – почему же? И пришёл к выводу: скорее всего, он просто немного испугался. Я ни в коем случае не осуждаю его за это. Было много случаев и в моей творческой биографии, когда я пугался, не участвовал и потом не мог объяснить, почему же это произошло. Было решено попросить Константина Константиновича Улитина помочь нам с транспортом. Но автомобиль Кости «Мазда» находился в тот момент в ремонте, и он попросил своего знакомого Сашу прокатить нас до Пухович и обратно. Наше импровизированное заседание продолжалось недолго. Все отлично знали, сколько и каких песен я успел насочинять к тому времени. Совершенно не сговариваясь, отобрали «Собачий сон», «Поезд», «Там внизу остались крыши» и ещё пару песен.

Погода в тот памятный день стояла просто великолепная. Совсем немного поплутав, мы добрались до нужного места. Оно находилось на берегу живописной реки. Довольно большая территория, огороженная по периметру забором из проволоки, представляла собой базу отдыха какого-то Минского промышленного предприятия. Наша команда – Лариса, Олег, Костя, Саша и я – решили расположиться рядом с территорией базы отдыха, но не на ней. Это было связано, прежде всего, с тем, что мы не собирались здесь ночевать. Место было выбрано идеально. Самый берег реки и прекрасный обзор во все стороны. База отдыха просматривалась полностью. Мы видели всё, что происходило на её территории, а с базы отдыха отлично видели нас. Как только окончательно расположились, Олег Николаевич Скоромный сразу же принялся разыскивать дрова для будущего костра, на котором предполагалось приготовить шашлыки. Приготовление шашлыков также являлось прерогативой Олега Николаевича. Он всегда в нашей компании вместе с женщинами занимался приготовлением стола, а это, надо сказать, тоже немалый и ответственный труд. Олегу всегда важно было знать: вкусным ли получился стол, красиво ли он сервирован, удобно ли расположено место отдыха и приёма пищи? Особенно он был щепетилен во время всевозможных пикников, походов и командировок. Это неоднократно подтверждалось, когда мы ездили на гастроли в Витебск, Сморгонь Гродненской области, Столбцы Минской области. Кроме этого, Олег Николаевич был страстным любителем вязания. Иногда он меня этим раздражал.

– Вяжет и вяжет целыми днями при каждом удобном случае, – ворчал я мысленно.

А может быть, незаметно и непроизвольно завидовал тому, что он умеет это делать, а я нет?

Лариса Александровна Попко занималась нарезанием овощей. Нарезая овощи, она жадно курила. Причём делала она это весьма часто. У Ларисы был хороший громкий, я бы даже сказал, командный, голос. Её можно было слышать даже издалека, когда она негромко говорила. Я научил Ларису применять гнусно-противные интонации, если надо было отдать какие-то распоряжения. Она оказалась очень талантливой ученицей и быстро освоила эту не такую уж и хитрую науку. В работе администратором она частенько этим пользовалась. В этот момент, правда, она становилась несколько противноватой. Дорезав овощи и выкурив очередную сигарету, Лариса Александровна призвала всю нашу команду сесть за стол.

– Давайте первый тост поднимем за участника фестиваля авторской песни «Весенний звездоплюй», Вови! – призывно произнесла Лариса.

Да, она очень часто именно так меня и называла. Нет нужды объяснять, что «Вови» это нечто производное от «Вова» – моего неполного имени.

– Позволь Лариса с тобой не согласиться, – произнёс я и вскоре продолжил: «Лучше выпьем за благополучное прибытие к месту фестиваля!»

– Да уж, поплутали… –  сказал негромко водитель Саша.

Всем нам, конечно, было жалко, что ему нельзя за рулём выпить, но поделать никто и ничего не мог.

– А может быть, грамм пятьдесят выпьешь? До вечера ещё далеко… предложил Константин Константинович.

– Не-не Костя, даже не уговаривай, – ответил Саша.

Наша трапеза продолжалась недолго. Мы хоть и приехали рано, к десяти часам утра, но не следовало забывать о цели нашего прибытия. А цель была ясной, светлой и благородной – завоевать сердца членов жюри и публики. Впрочем, эту цель, я уверен, преследовали все конкурсанты. Но это удастся далеко не всем. Надо убедительно исполнить песенный материал, а, кроме того, в песне должна быть очень хорошая музыка и сильный текст. А это не у всех имеется.

После окончания трапезы Костя сходил к организаторам фестиваля и принёс какие-то бумаги, которые надо было заполнить. На процедуру заполнения мне понадобилось совсем немного времени. Когда с бумагами было покончено, Костя вновь отправился к организаторам узнать – что делать дальше? А дальше надо было просто прибыть на место прослушивания.

Мастерская полных авторов находилась под сенью какого-то раскидистого дерева в самом углу территории базы отдыха. Я в сопровождении Кости добрался до места и начал напряжённо ждать. Напрягался я, как оказалось, совершенно напрасно. Пришли трое совершенно замечательных ребят и представились нам. Пока нас было мало, члены жюри болтали о вещах, не имеющих никакого отношения к фестивалю. Члены жюри в основном были из Украины. Они специально приехали в Белоруссию, чтобы «посудить» данный фестиваль. Таким образом, никто уже не смог бы обвинить «Весенний звездоплюй» в необъективности или в коррумпированности. Всё было честно! Меня это обстоятельство очень даже устраивало.

Сам фестиваль «Весенний звездоплюй» задумывался редакцией газеты «Знамя юности», как воплощение в жизнь строчек стихотворения Владимира Маяковского «Послушайте».

«Послушайте! Ведь если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно, значит, это необходимо…»

И вот такие звёзды рождались на данном фестивале. Хотя слово «звезда» по отношению к авторской песне звучит как-то неуместно, коряво, что ли, да и, пожалуй, непривычно. Обычно не говорят «звезда авторской песни». Можно вполне допускать такие слова как: «широко известный, известный, популярный». Вот, пожалуй, и всё. Но «звезда авторской песни» – это уже что-то непонятное. Тем не менее, фестиваль делал своё дело – он вылавливал этих, так называемых «звёзд», и два года делал это успешно.

Я показывал свои песни третьим. Для фестиваля «Весенний звездоплюй» нами была специально взята из «Инвацентра» гитара чёрного цвета. Изготовлена эта гитара в Нижнем Новгороде (Горьком). В своё время её купил в магазине «Музыка» Сергей Григорьевич Павлючик. Почему-то так получилось, что он не взял меня даже в консультанты, а выбирал музыкальный инструмент самостоятельно. Выбор он сделал неудачный. Эта гитара, как большинство ширпотребовских гитар, изготовленных на конвейере, выпускающем за смену большое количество штук, врала по ладам при настройке. Приходилось в основном настраивать её по какому-нибудь аккорду. В большинстве случаев по аккорду ми-минор (Еm), что, конечно же, не очень-то спасало ситуацию. Так, если аккорд ми-минор звучал нормально, то, например, аккорд соль-мажор (G) уже врал, особенно на басовых струнах, то есть на четвёртой, пятой и шестой струнах. Вот с такой гитарой я приехал на фестиваль авторской песни. Можно было бы взять и свою гитару, проверенную годами и не одной гастролью, не одним концертом. Но я тогда почему-то не захотел лишний раз трепать личный инструмент. Я вообще относился к тому фестивалю не слишком серьёзно, пока не узнал состава жюри. А фамилии были довольно известные и авторитетные: Морозовские, Байрак, Бурда. Жюри сразу же вычислило и оценило звучание и строй «Инвацентровской» чёрной гитары, и предложило мне немедленно поменять инструмент. Что я, честно говоря, с удовольствием и сделал. Ну… Это совсем другое дело! Мягкие струны приятно и плотно прилегают к грифу, стоит только взять какой-нибудь аккорд. Мягкий, приятный и глубокий звук, раздающийся из резонирующего отверстия, которое мы почему-то уничижительно называем «дыркой», просто ласкает слух. Кажется, что гитара сама играет, а ты только чуть-чуть иногда прижимаешь струны в нужном месте. Вот когда наступает благоприятная ситуация, чтобы выложить всего себя в донесение текста до внимания слушателей. Вот когда есть возможность ярко представить себе всё то, о чём ты поешь. Всё это происходит только тогда, когда в руках настоящий инструмент с прекрасным звуком и акустическими свойствами. Всё это я успел ощутить и в полной мере насладиться этим почти до конца. Мне не хотелось возвращать гитару хозяину – такое я получил от неё удовольствие! Первой я спел песню «Собачий сон». Жюри почти никак не отреагировало, только один из членов многозначительно заметил:

– Что это у Вас собака с половиной туловища?

Мы все поняли эту шутку и ничего не возразили. В самом деле, эта строчка оказалась довольно опасной:

«Положу я на пол тело…»

Надо во время исполнения делать очень большую паузу и чуть ли не по слогам пропевать эту строчку: «По-ло-жу я на пол (большая пауза) тело…»

Я моментально припомнил ставший уже классическим пример, который часто приводят члены жюри на различных фестивалях и конкурсах, во время работы творческих мастерских. Так вот, они непременно вспоминают строчку из стихотворения Вероники Тушновой:

«Отруби лихую голову…» Попробуйте произнести эту фразу несколько раз. Ничего Вам такого не слышится? Нет? А ещё раз?.. 

Второй я спел песню «Там внизу остались крыши…» Сколько уже лет ей, а никак не могу придумать название. Эта песня вроде бы зацепила членов жюри, но все они, разумеется, не подали вида. Помню, исполнил эту песню впервые на очередном событии или встрече. Кажется, это была третья годовщина основания журнала «Окно». Группа из нескольких человек, включая Григория Васильевича Галицкого – главного редактора этого журнала, Елизаветы Давидовны Полеес и Анатолия Фёдоровича Моисеева – руководителей литературного объединения «Полёт души» при РЦДИ «Инвацентр», а также в то время бывшими членами редколлегии журнала. Был также и директор РЦДИ «Инвацентр» Владимир Анатольевич Глебов. Всё это происходило в Министерстве печати и информации что на проспекте Машерова (теперь он проспект Победителей). Что за забава такая – ежегодно переименовывать улицы, площади, проспекты?! У нашего государства деньги девать некуда? После таких переименований надолго ещё остаются негативные последствия. Ну ладно – «жираф большой, ему видней…» Естественно, был в этом министерстве и я с гитарой и спел эту песню без названия.

Там внизу остались крыши,

Стены, двери, потолки…

Прямо к небу! Чтоб быть выше

Отчужденья и тоски.

Мимо мчатся птичьи стаи

Познавать тепло морей,

Вместе с ними улетаю

В Царство вечное Людей,

Где друг другу тянут руки

Дети, женщины, мужчины,

По известным всем причинам:

Чтоб не знать разлуки муку.

Чтобы жить не пропадая

Тихо и поодиночке,

Чтоб не появлялась точка

Там, где только запятая

Вот такая странная, может быть, песня. И совершенно нехарактерная для меня в то время. Уникальность этой песни в её универсальности. Звучит она секунд сорок–сорок пять. Тематически она подходит практически ко всему, во всяком случае, её ко всему можно привязать. Это очень редкая удача – такая песня. Такие песни приходят, наверное, один раз в жизни. Вот также один-единственный раз приснилась мне песня «Телеграфные столбы», но я уже об этом рассказывал. Разумеется, ждать песен «с небес» не имеет особого смысла, но и «высасывать их из пальца» тоже занятие весьма неблагодарное. Что же тогда делать? Не могу дать определённого совета или рецепта. Это личное дело каждого творца. У меня складывается так, а у другого человека совершенно иначе: и по темам, и по срокам, и по целям.

Закончив своё конкурсное выступление, я вдруг почувствовал себя совершенно никому не нужным. Было немного обидно, что во время моего пения из нашей команды присутствовал один лишь Костя. Ну, водителя Сашу я не учитываю – у него, наверное, были другие задачи. Но Лариса и Олег?.. Почему их-то не было?

Мы с Костей вернулись к нашему костру.

– Ну… На щите или со щитом? – торжественно спросила Лариса, каким-то десятым чувством ощущая вкус победы.

– Увы, матушка, сие, нам неведомо, – ответил я, стараясь придать фразе шутливую интонацию. 

 День был в самом разгаре. Становилось жарко. Пришлось по пояс раздеться. Мимо нас проходило много знакомых людей, и все здоровались и расспрашивали о конкурсе.

Примерно часа в три дня я вновь вернулся под крону дерева прослушивания и предложил членам жюри послушать ещё одну свою песню. Жюри не возражало.

Часов в пять вечера были подведены итоги конкурса. По этим итогам становилось ясно, участвуешь ты в конкурсном концерте или нет. Конкурсный концерт – это как бы контрольное, дополнительное прослушивание. На конкурсном концерте всё решается окончательно – быть тебе лауреатом либо дипломантом или не быть. На многих фестивалях авторской песни именно конкурсные концерты пользовались повышенной популярностью, так как на них вместе с работавшим жюри всегда присутствовали зрители. А это значит, что всегда находились несколько групп поддержки определённого автора или исполнителя. Группы поддержки обычно совершенно не стеснялись выражать свои эмоции, как положительные, так и отрицательные. Иногда группы поддержки буквально давили своими эмоциями на членов жюри, но те, обычно, держались до последнего.

Когда организаторы «Весеннего звездоплюя» подошли к нашему костру, чтобы сообщить о моём участии в конкурсном концерте, я сладко спал под лучами щедрого весеннего солнышка. Жара и выпитая водка, плюс вкусный шашлычок в исполнении Олега Скоромного сделали своё благое дело. Мне ничего не снилась. Я просто пребывал в очень приятном состоянии.

– Владимир Николаевич, на сцену! – громко произнесла Лариса той противноватой интонацией, которой я её научил.

– Как, уже? – спросил я сквозь сон.

Как часто я слышал эту фразу: «На сцену!» Она ласкала мне слух. Когда её слышал, понимал – предстоит любимая работа, предстоит целый калейдоскоп действий: движение по сцене, посадка на стул, взятие гитары в руки, лёгкое ощупывание грифа и, наконец, исполнение начального аккорда песни и пропевание первых слов текста.

Я приподнялся и посмотрел на девушку, из уст которой прозвучало следующее:

– Жюри рекомендует Вам исполнить в конкурсном концерте две песни: «Там внизу остались крыши» и «Поезд». Начало конкурсного концерта в восемнадцать тридцать. У Вас есть время ещё порепетировать.

Девушку, произнесшую эту тираду, звали Мила Скорнякова. Она работала в то время в редакции газеты «Знамя юности» и жила со мной в одном дворе на улице Ландера. Мила являлась также одним из организаторов и устроителей фестиваля авторской песни «Весенний звездоплюй – 96». Ей было, лет двадцать пять–двадцать семь. За свои почти тридцать лет Мила объездила массу всевозможных фестивалей авторской песни. Она сама писала песни, но исполняла их неважно. С ней поработала Надежда Владимировна Кудрейко и качество песен Милы в её собственном исполнении значительно повысилось. У Милы нет ни авторских аудиокассет, ни компакт-дисков. Хотя сейчас может быть, и появились – я ведь не общался с ней уже несколько лет. Мила – очень приятная еврейка. Она приятна как внешне, так и в общении. Всё делает запросто, как бы импровизируя, как бы между прочим. Песни Милы Скорняковой мне лично нравятся. Благодаря всё тому же Михаилу Борисовичу Смирнову у меня появилась единственная, довольно неплохо записанная, аудиокассета песен Милы в её авторском исполнении. Честно говоря, я слушаю эту кассету очень редко, но уж если слушаю, то отдаюсь этому процессу полностью и забываю обо всём на свете. Нет, я не осмелюсь сказать, что это какие-то супер-песни или песни высочайшего класса, но то, что они оставляют приятное впечатление, могу утверждать с полной уверенностью. Особенно нравится одна строчка из песни Милы, вот эта: «Падаю, а надо встать – не реально, но резонно…» Опять хочу вернуться к уже неоднократно сказанному и напомнить, как порой очень много значит одна-единственная строчка: «Падаю, а надо встать – не реально, но резонно…»

Мила вела конкурсный концерт и следила за своевременным выходом исполнителей и конкурсантов на сцену. Она предупредила меня о выходе за три номера, видимо понимая, что моё появление на сцене будет сопряжено с целым рядом мелких проблем и трудностей. Наконец, я очутился на сцене сидящим на стуле. Кто-то одолжил мне хорошую гитару. Может быть, даже это снова была гитара одного из членов жюри мастерской полных авторов. Я начал выдерживать паузу, необходимую для концентрации внимания зрителей и посмотрел вперёд и немного вниз. Под собой увидел массу людей, сидящих на скамейках на поляне среди раскидистых деревьев. Количество скамеек было рассчитано примерно на семьдесят человек. Но людей было гораздо больше и те, кому не досталось сидячих мест, слушали стоя. Интерес слушателей был очевиден. Об этом можно было судить по тому, как внимательно слушала публика каждого исполнителя. Во время исполнения песни стояла мёртвая тишина, настолько мёртвая, что был слышен шум раскачивающихся от ветра крон деревьев, музыкальные звуки гитарных аккордов, и пение. Эта бардовская симфония продолжалась два с половиной часа.

Меня так же внимательно выслушали зрители и приветствовали щедрыми и дружными аплодисментами. Нет, оваций не было, но приняли тепло. Дожидаться окончательного решения жюри и церемонии награждения наша команда не стала.

– А чего ждать? – сказал Костя.

– Действительно. Водка выпита, шашлыки съедены, все нужные и ненужные песни спеты, – продолжил Олег Николаевич.

– А награда, если вдруг таковая обнаружится, найдёт героя дома. Тем более что Мила живёт в соседнем доме в моём дворе, – резонно закончил я.

Мы мчались на стареньком «Москвиче» по Могилёвскому шоссе довольные, счастливые и усталые. Где-то через час пути показались огни большого города. Это был Минск.

Зося встретила меня радостно, чувствовалось, что ждала с огромным нетерпением. А как же иначе? Ведь муж с раннего утра отправился не на загородную прогулку, а на Международный (как потом оказалось) фестиваль авторской песни! Говоря иначе, родной и любимый муж уехал неизвестно куда и неизвестно насколько. Зося в тот день никуда поехать не могла, потому что она опять пострадала из-за своей любимой собаки по кличке Жуль. А всё потому, что не послушалась меня и пошла, искать собачий поводок, который соскочил с животного и пропал где-то в глубоком рыхлом снегу. Я-то сразу плюнул на этот поводок.

– Да чёрт с ним, добра-то… – подумал я.

А Зося – нет. Она у меня такая беспокойная и неуёмная… Вот и пошла искать этот злосчастный поводок в тёмный мартовский вечер. Снег, как я уже говорил, был тогда глубокий и рыхлый. Он никак не мог толком растаять одну неделю, другую. И это начинало уже раздражать людей. Многие думали и даже высказывались вслух:

– И таять не тает толком, и нового никак не подсыплет, – сетовали многие из них.

Самая ранняя весна приятна своим необыкновенным ароматным воздухом. Сами того не осознавая, люди вдыхают и впитывают в себя какие-то неопознанные и обновлённые запахи. Это – запахи рождения чего-то нового, необыкновенно, не бывавшего ранее. Люди не понимают ничего. Вернее, они понимают, что происходят какие-то процессы, но не способны объяснить, какие именно, где и когда. И в этом сладостном неведении пребывают они до конца апреля. А потом, после бурной водной апрельской стихии, наступает пора молодой майской зелени, о которой мало сказать, что это просто майская зелень. Цвета этой зелени описать невозможно. Сказать, что это просто ранняя майская зелень, значит не сказать ничего. Это зелень, в которой намешаны и изумруд, и трава, и нежные ранние листочки деревьев и много ещё того, на что я уже не нахожу слов при всём богатстве словарного запаса.

Зося безуспешно продолжала поиск поводка. Она отсутствовала уже полчаса. Методичные и многократные разгребания костылём глубокого рыхлого мартовского снега не давали никаких результатов. Всё закончилось тем, что Зося в пылу поиска не заметила, как сломала ногу. Но на сей раз ей повезло, если это можно назвать везением. Перелом оказался не сильным и не открытым. Её не стали даже оставлять в больнице, а наложили гипсовую повязку до груди и отвезли домой. Я тогда безумно радовался её возвращению. И неважно, что предстоял затруднительный период в моей жизни, когда уже многое приходилось делать самому. Справился и с этим.

Зося с жадным интересом расспрашивала обо всём, что со мной происходило в тот день. Ей важно было знать каждую мелочь, каждую подробность, каждую деталь. Наконец отчёт о прожитом дне был закончен, и мы легли спать.

Утром позвонила Мила Скорнякова и радостно сообщила, что я стал лауреатом Международного фестиваля авторской песни «Весенний звездоплюй – 96», и что мне полагается приз – спальный мешок. Она также проинформировала о том, что и диплом и спальный мешок можно получить в редакции газеты «Знамя юности» в любой будний день. Моей радости не было предела. Это была уже более серьёзная победа, нежели третий Минский областной фестиваль авторской песни. Это была уже победа на фестивале Международном.

Через пару дней позвонила Надежда Владимировна Кудрейко и предложила встретиться, чтобы взять у меня интервью и записать несколько песен для радиопередачи «Моя музыка», редактором которой она в то время была. К тому времени я уже имел небольшой опыт записи на радио тех же интервью и песен. Так что о каком-либо волнении можно было вообще не думать. Договорились о том, что Надежда будет записывать интервью в «Инвацентре», а песни на Республиканском радио в специальном павильоне, том самом, в котором записываются эстрадные и симфонические оркестры. В том самом павильоне, где хотел меня записать покойный Александр Михайлович Чуланов.

Запись интервью производилась в кабинете директора РЦДИ «Инвацентр» Владимира Анатольевича Глебова. Надежда Владимировна начала так же, как Ирина Менделеева в Могилёве, с «разогрева», то есть с разговоров на различные отвлечённые темы. Кроме нас с Надеждой присутствовал Олег Николаевич Скоромный, который без устали рассказывал анекдоты по самым разным поводам, чем очень развеселил меня и Надежду Владимировну. Наконец Надя включила свой диктофон и запись началась. Надежда задавала стандартные вопросы о том, с чего началось моё увлечение авторской песней, когда я начал писать стихи. Прозвучало несколько вопросов, касающихся биографии. Это интервью было очень похоже на первое, которое брала у меня Катя Агеева. Но всё же отличалось от него. Вероятно, отличие состояло в статусе, который я уже имел. Ведь в тысяча девятьсот девяносто первом году я был ещё мало кому известным автором-исполнителем песен, а в тысяча девятьсот девяносто шестом году стал лауреатом Международного фестиваля авторской песни «Весенний звездоплюй». Кстати, потом название фестиваля изменили на «Весенний звездопад», а потом, очень скоро, этот творческий форум и вовсе «умер». Почему-то всё хорошее совсем недолго живёт в этой стране, в Белоруссии. Послушаешь рассказы знакомых бардов-путешественников и удивляешься тому, что в России и в Украине проводится множество фестивалей авторской песни – только успевай посещать и участвовать. У нас же в Белоруссии – раз-два и обчёлся. Ну в Гродно, ну в Гомеле, в Могилёве – «Мартовский кот», в Витебске – «Лицедейство старого города», в Минске – памяти А. М. Чуланова и памяти А. Я. Круппа. Но это только те фестивали, о которых я знаю. Я-то считаю, что и этих вполне достаточно. Мои же приятели-барды думают, что этого очень мало, катастрофически мало. Я попытался объяснить, что у нас очень маленькая страна по сравнению с Россией и Украиной. «Всё равно мало!» – утверждали они, и ничто и никто не мог их переубедить. Более того, они попытались выяснить, почему это происходит и пришли к выводу: потому что некому заниматься авторской песней в Белоруссии. Тема эта достаточно серьёзна и объёмна, поэтому пока не будем её касаться. Может быть, мы вернёмся к ней в дальнейшем, а пока перенесёмся на улицу Красную в городе Минске, ту самую улицу, где находится Белорусское республиканское радио.

Есть множество памятных мест в Москве и Минске, о которых можно долго и много рассказывать. В основном это, конечно, здания. Жилые, либо какие-то другие. Конечно, в Москве таких памятных архитектурных объектов в несколько раз больше, чем в Минске. Одних только театров можно насчитать больше десятка. А дома товарищей и приятелей, в которых я бывал неоднократно! А дома девушек и женщин, с которыми очень много связано и, прежде всего, написание стихов и песен! Можно добавить к этому списку здания, которые являлись местами работы. Можно много чего ещё сюда добавить и намешать…

Но вернёмся на улицу Красную, что в Минске. На меня заказан пропуск. При входе меня встречает милиционер и просит предъявить паспорт. Подаю паспорт в раскрытом виде.

– Кудрейко Надежда Владимировна находится в кабинете номер семь. Это на первом этаже. Сейчас повернёте направо и пройдёте в конец коридора, –  спокойно объясняет мне дежурный.

– Большое спасибо! – вежливо-восторженно отвечаю я.

Пройдя метров десять по коридору, вдруг ловлю себя на мысли, что лет девять назад, то есть в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году я уже шёл по этому коридору и, может быть, в ту же самую комнату. Тогда там сидела некая Полковникова или Половникова, которая, едва выдержав мои песни, порекомендовала обратиться в клуб авторской песни «Ветразь». Спасибо ей хотя бы за это. Почему-то не любят профессиональные музыкальные редакторы бардов. Может быть, потому, что у них сложился стереотип, будто барды как композиторы вообще ничего не стоят и не значат. Сейчас уже можно привести тысячу доводов, что это вовсе не так и проиллюстрировать это конкретными именами и песнями. Но этого уже, слава Богу, не требуется. А когда-то нужно было отстаивать буквально каждую песню. Необходимо было что-то кому-то доказывать, в чём-то убеждать. Но прошли гадкие времена, и теперь я гордый и уверенный в себе иду по коридору первого этажа Республиканского Дома радио. Я ещё не один раз буду приезжать по этому адресу и уверенно входить в широкие двери.

До кабинета номер семь я дойти не успел – перехватила Надежда Владимировна Кудрейко, когда было пройдено две трети необходимого расстояния.

– Вова, нам на третий этаж, – сказала она

– На третий, так на третий, –  ответил я с готовностью.

– Разворачивайся на сто восемьдесят градусов и направляйся к лифту! – скомандовала Надежда.

Лифт был очень старый и всё время то трещал, то скрипел. Но вот, наконец, третий этаж. Надежда провела меня по каким-то коридорам-закоулкам, и вскоре передо мной возникла массивная, очевидно, дубовая, дверь. Это был вход в центральную студию звукозаписи. О том, что это была центральная студия, нетрудно было догадаться по наличию двух роялей, арфы, контрабаса, множеству пюпитров и стульев. Ещё это доказывала просто огромная комната. Надя пригласила меня сесть как можно ближе к стеклянной перегородке, которая отделяла саму студию от аппаратной комнаты, где стояло несколько магнитофонов и ещё какая-то, неведомая мне, аппаратура. В аппаратную комнату был отдельный вход. Он примыкал прямо к студии. В аппаратной уже сидел мужчина, готовый приступить к звукозаписи. Это был Олег по фамилии Петрович. Это он аккомпанировал Ольге Патрий на гитаре в тысяча девятьсот девяносто первом году во время проведения дня авторской песни в рамках Первого Всесоюзного фестиваля искусств инвалидов «Смотри на меня, как на равного!» Перед началом записи Надя дала мне несколько ценных советов. В частности она настоятельно рекомендовала не волноваться, так как очень чувствительные микрофоны тут же передадут волнение на магнитную ленту. А это крайне нежелательно. Как же отразилось бы моё волнение на записи? Прежде всего, на качестве исполнения песен. Из-за волнения дрожал бы голос или звучал неуверенно. Из-за волнения я мог бы перепутать или вовсе забыть какой-нибудь важный гитарный аккорд, сбиться в гитарном бое или переборах. Да тут много всяких нюансов. Советы были розданы, и Надежда Владимировна скрылась за стеклянной перегородкой. Между студией и аппаратной комнатой существовала односторонняя громкая связь. Если, к примеру, надо было немедленно остановить звукозапись, то об этом сообщалось из аппаратной по микрофону, обычно словом «стоп». Ну, а человека, находящегося в студии, естественно, было хорошо слышно и так.

Надя и Олег сидели за стеклом и что-то обсуждали. Вскоре обсуждение закончилось, и Надежда сделала мне знак рукой, означавший, что можно начинать петь через две-три секунды. Позднее у нас с ней это звучало так:

– Как только я махну крылом, через две-три секунды можно начинать петь или играть.

Я начал с песни «Поезд», на которой уже успел набить руку. После двух первых строчек из-за стеклянной перегородки послышался громкий голос Надежды:

– Стоп-стоп-стоп! Это никуда не годится, – громко воскликнула она.

– В чём дело? – подумал я. –  Вроде все аккорды играю правильно и слова не путаю.

Надежда буквально выскочила из аппаратной комнаты, и стремительно направилась ко мне.

– Вов! Что это за сипы, хрипы и присвисты? – спросила она с лёгким возмущением.

Оказывается, надо петь достаточно сухим ртом, чтобы слюна не скапливалась и не угрожала тем, что можно поперхнуться или подавиться ею. В то же самое время во рту не должно быть ощущения «пересохшести». Чтобы избавиться от такого состояния, достаточно сделать один-два глотка воды и ни в коем случае сладкой. Попить самой обычной воды. Рече-голосовой аппарат должен быть, конечно же, разработан или разогрет, чтобы звук легко и плавно выходил из полости рта. Дыхание должно быть спокойным и ровным, чтобы не создавалось впечатления, что исполнитель только что закончил бег на длинную дистанцию. Да, всего этого достичь сразу, с первого же раза чрезвычайно трудно. Но почему же Надежда Владимировна ничего не сказала об этом до начала записи? Я бы тогда хоть как-нибудь подготовился. Словно предчувствуя вопрос, Надя сказала:

– Ты же говорил, что у тебя есть опыт записи на радио, и я тебе поверила. Ну, ладно, будем всё начинать заново, – сказала мой главный редактор, наверное, немного расстроившись.

Она-то, видимо, думала, что работы со мной будет совсем немного, ан, нет, тут ещё пахать и пахать. Хорошо, если ученик окажется способным. А количество песен уже особой роли не играло – где четыре, там и пять, и шесть. Ученик я оказался, слава Богу, способный. Однако сделал большую ошибку. В то время, когда Надежда рассказывала мне о недостатках, я возьми, да и закури. Этим, конечно, вызвал невероятную сухость во рту. Надежда предложила попить чайку.

– Только ни в коем случае сладкого, – назидательно произнёс я.

Уже истекал первый час, выделенного нам времени для записи в большой, как окрестили её работники радио, студии. Оставался ещё один час и две песни. Две песни мы с горем и с бедой всё-таки записали. Дальше дела пойдут поэнергичнее – всё-таки появился опыт, «сын ошибок трудных». Дела действительно пошли лучше и быстрее, и мы добили две оставшиеся песни. В итоге на кассете, которая называлась «Лучшие из…» (Лучшие песни лауреатов фестиваля «Весенний звездоплюй – 96»), были записаны четыре моих песни: «Поезд», «Кухня», «Там внизу остались крыши» и «Предчувствие». Кроме меня на этой кассете записаны: Александр Апанович, Наталья Никитина, Ксения Виблая, Алексей Кунтыш и Алёна Дихтиевская, Матвей Монтволинский, Валентин Куба, Юрий Бельский. Выпуск этой аудио кассеты профинансировала газета «Знамя юности». Первая серьёзная запись на радио была закончена. Я получил хороший ценный урок профессионализма в исполнении песен перед микрофоном. В следующий раз я приеду в Дом радио для записи своей авторской кассеты уже через три года. Мы займём большую студию на целых четыре часа.

Через неделю после записи в Доме радио в передаче «Моя музыка», главным редактором которой была Надежда Владимировна Кудрейко, прозвучало интервью со мной и несколько собственных песен. Надежда предупредила меня об этой передаче, и во вторник в двадцать часов по минскому времени мы с Зосей приникли к радиоприёмнику. Мы слушали жадно, ловя каждое слово и каждый музыкальный звук. В течение получаса нас с Зосей невозможно было оторвать от трёхпрограммника «Апогей», который жена подарила мне в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году на день рождения. Передача нам очень понравилась, но не только потому, что это была передача обо мне – муже Зоси, а ещё и тем, что хорошим было качество вопросов и удачно подобраны песни. Часов в девять вечера прозвучало несколько телефонных звонков. Звонившие поздравляли меня с эфиром и желали дальнейших творческих успехов. Надежда Владимировна Кудрейко стала первым человеком, начавшим серьёзную раскрутку автора-исполнителя песен Владимира Варшанина. Я очень благодарен ей за это и буду, благодарен всю оставшуюся жизнь. Она здорово помогла мне в этой стране – в Белоруссии – и в этой жизни. Но о Надежде мы ещё поговорим, а пока вернёмся в тысяча девятьсот девяносто восьмой год, в номер одной из гостиниц Ленинграда.  

Все гости разбрелись кто куда, а я пока остался. Стало темно и скучно. Никто не пел, не разговаривал, и только два каких-то парня мерно похрапывали на весь номер. Подумалось, что я не сторож, чтобы охранять чужой покой и сон. Я покинул номер. После посещения этого гостиничного номера и участия в импровизированном прослушивании мною были сделаны два вывода. Первый: никогда я не посещу и не увижу живописнейшую Карелию, к сожалению. Второй: мои песни не так уж и плохи даже на Всесоюзном фоне, и в своё время я вполне бы мог съездить на Киевский фестиваль и принять в нём участие. Всю жизнь я терзался сомнениями, терзаюсь и сейчас относительно качества своих песен. Вместо того, чтобы вселить в меня огромную уверенность и даже наглость, меня приучили к постоянным поискам и сомнениям. Я часто стал ловить себя на мысли, что когда кого-то слушаю, то вместо того, чтобы просто воспринимать прослушиваемый материал, сравниваю: лучше он сочинил песню, чем я, или же хуже. Такой появился маленький комплекс. Но со временем, кажется, пропал. Да, всё-таки время – лучший лекарь всегда и от всего.

На концерт, посвящённый открытию фестиваля «Петербургский аккорд – 98» отправились не все. Многие разбрелись по своим углам, чтобы лишний раз порепетировать. Наша троица – я, Аня Панкратова и Витя Куликовский – начали бродить по гостинице и прислушиваться, не звучит ли где гитара? Мои товарищи уже съездили на станцию туристов, выписались оттуда и приехали со всеми вещами. Заселились мы, как уже было сказано, в номер трио «Фиеста» Таким образом, все бытовые проблемы были решены, и оставалось только наслаждаться творчеством. Что мы и начали делать. Наше внимание привлёк номер, из которого раздавался звук двенадцатиструнной гитары. Парень пел какие-то очень хорошие песни. Выяснилось, что его звали Константин Мыльцев и что он из города Омска. Сразу же после фестиваля «Петербургский аккорд – 98» Надежда Владимировна Кудрейко сделает о нём радиопередачу и в скором времени запустит её в эфир. После Константина Мыльцева мы послушали ещё несколько выступлений. Мне особенно понравилось пение девочек из Таллинна. Понравилась также репетиция нашего трио из города Молодечно «Фиеста». Впрочем, это трио уже давно мне нравится. Это трио было ярким украшением фестиваля авторской песни «Осенний марафон – 94», о котором я рассказывал ранее. Наслушавшись и накурившись досыта, мы отправились спать.

Утром начались новые и совершенно неожиданные приключения. Аня Панкратова закапризничала. У неё началась истерика. Ей непременно захотелось срочно покинуть Санкт-Петербург. Какого-либо вразумительного объяснения добиться от неё было невозможно. Смею предполагать, что она затосковала по Славе Савинову и захотела повидать его. Так уж сложилось, что в этой тройке почти всё решала она. Витя Куликовский пытался её уговорить остаться, так как билеты на поезд были аж на послезавтра, но тщетно. Я тоже ничего не мог сделать, поскольку опасался остаться вообще без каких-либо помощников. Да и раскалывать нашу тройку как-то не хотелось. Пришлось тащиться на Витебский вокзал и сидеть там до шестнадцати часов в ожидании поезда. Поскольку деваться было некуда, взяли на мои последние российские рубли машину и поехали на вокзал. Там было полно народу, а ведь на часах всего лишь девять часов утра.

– Куда это люди всё едут и едут? – часто спрашивал я себя и не мог найти универсального или стандартного объяснения.

Сотни, тысячи причин можно привести, отвечая на этот вопрос.

Мы успели занять скамейку, которая стояла прямо на платформе. Да, вот именно по этой платформе я брёл в здание вокзала, когда мы только приехали в Санкт-Петербург. Это было ровно сутки назад. Я ещё тогда думал, что этой платформе никогда не будет конца, и мне уже не суждено дойти до здания вокзала. Но дошёл. Как это в русской пословице говорится? «У страха глаза велики!» «Глаза страшат, а руки делают!» Или что-то там ещё на эту тему?

Я начинал тихо ненавидеть Аню Панкратову.

– Какого чёрта? Чего ей не сидится? Надоели её бзики, – говорил я мысленно.

Аня несколько раз извинилась передо мной и Витей за то, что так поступает. Она сказала, что все расходы, связанные с обменом железнодорожных билетов, она берёт на себя. От её извинений, однако, никому не становилось легче. В то же самое время все прекрасно понимали, что ничего уже изменить нельзя, даже если захотеть. Последние российские деньги истрачены на такси до вокзала. А больше денег нет и не будет. Вопрос о том, чтобы бросить Варшанина одного на вокзале, а самим вернуться в гостиницу, исключался полностью. Это было даже невозможно предположить. Оставалось одно – ждать. А чего ждать? Конечно же, прибытия поезда, потому что, когда поезд придёт, начнут продавать билеты на него. А прибытие поезда ожидается в шестнадцать часов. Очень хочется есть. Очень хочется пить. Пить боюсь, потому что сходить в туалет целая проблема – он находится далеко от места нашей стоянки. Целая куча времени, чтобы подумать и проанализировать поездку. Особенно анализировать нечего. В любом случае не стоит жалеть о том, что съездил. Прежде всего, я ещё раз увидел Санкт-Петербург, правда, совсем не так, как в прежние годы. Познакомился с новыми бардами Советского Союза. Прикинул свои творческие силы и возможности и убедился, что не так уж я и плох. Узнал как следует Аню Панкратову, и сказал сам себе, что с ней больше никуда и никогда не поеду. Да и с Витей Куликовским, наверное, тоже. За размышлениями и рассуждениями незаметно пролетели семь часов. Поезд пришёл вовремя. Вовремя он и отправился. Предстояло несколько часов трястись до Витебска. Наш состав медленно и плавно, слишком плавно, словно нехотя потянулся в сторону Витебска под лучами редкого, потому слишком щедрого, ленинградского солнца. Недаром же бытует расхожее мнение о том, что погода в Ленинграде, простите, в Санкт-Петербурге, такая же капризная, как в Эстонии, Латвии и Литве. За окном вагона нашего поезда мелькали платформы и станции районов и пригородов Санкт-Петербурга. Особенно запомнилась платформа с названием «Воздухоплавательный парк». Я на какое-то время попытался представить, что же это может быть такое? Как таковой парк я себе представил, но вот воздухоплавательного парка вообразить себе не смог.

страницы >>> 01  02  03  04  05  06  07  08  09  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20