Вроде бы обычный день, но сегодня я выходной и мне особенно грустно. Так, без видимой причины. Может быть, от ощущения, что ничего не происходит, мобильник я отключил. Можно ли назвать происходящим вот этот мой променад? На улице мерзкая погода. По календарю зима, а снега нет. Вчера вообще шел дождь и все тропинки небольшого парка вокруг пруда размыты и размяты подошвами многочисленных прохожих. Здесь, по этим тропинкам люди торопятся к метро.

Обычно я иду ничего не замечая, погруженный в мешанину обрывочных мыслей о собственном житье-бытье. Они, в основном, безрадостны и сводятся к тому, что жизнь прошла. Сейчас зайду в маленький магазин, куплю что-нибудь себе и для холодильника. В магазине меня встретит все та же продавщица. Мы почтительно поздороваемся, она в дополнение улыбнется мне, протягивая продукты в упаковочном мешке. Ее зовут Валентина. Мы мало знакомы, просто я слышал, так зовут ее сослуживцы. А она меня не знает. Вы не подумайте, здесь нет ничего особенного. Мы просто видим друг друга много лет через прилавок, здороваемся. Она для меня стала местной достопримечательностью, как и сам этот маленький магазин.

Опять моросит дождь, сыро, прохладно. Зонтик остался дома. Всю жизнь забываю зонтик дома. Но, если раньше меня это не расстраивало, дождь никогда не был несчастьем, то теперь дождь раздражает, вызывает недовольство собой, собственной беспечностью. Может быть, завтра это вообще покажется катастрофой?

Я зашел в магазин. На месте улыбчивой продавщицы оказалась молодая девица, чуть ли не школьница с выражением деловитости на лице, присущим всем новичкам. Конечно, и раньше бывали случаи, что Валентина отсутствовала. Однако на сей раз я даже замешкался, получив свою покупку.

- А где Валентина? – первый раз я назвал эту женщину по имени.

- Тётя Валя уехала. Насовсем. Далеко.

- Да?

- Замуж вышла и уехала. На Дальний Восток.

Я вышел на улицу и потопал домой. Мысли периодически возвращались к продавщице по имени Валентина.

Вот она, жизнь! Все течет, все изменяется... А ведь симпатичная женщина Валентина.

А завтра...

Достопочтенная публика!

Дамы и Господа!

Сколько раз, кто бы мне сказал, сколько раз я выкрикивал эти слова, и весь амфитеатр замирал от предвкушения веселья...

Эх, господа!

Скоро Новый Год – опять начнутся изнуряющие выступлений в организациях и трудовых коллективах во время обеденного перерыва. Или по вечерам на концертах в арендованных клубах.

Я буду выскакивать из-за каких-то занавесок, называемых кулисами в своих клетчатых панталонах и с красным носом: «Достопочтенная публика!» И от меня будут ждать праздника!

Но сегодня я выходной.

По-существу, я грустный человек, уставший от постоянных размышлений о природе смешного и смысле жизни. Почему-то вопрос о смысле жизни видится мне чрезвычайно простым. К чему дискуссии, господа? Смысл жизни в радости! И все. И точка. Мы живем ради радостей. Есть радость – есть жизнь. Нет радости... Зачем тогда жить? А вот в чем мы находим радости, это, действительно, вопрос вопросов! Но об этом лучше не думать. Если можешь не думать. Последнее время я живу воспоминаниями с тоской по ушедшим годам, по утраченным грезам молодости. Они мне дороги, эти воспоминания, только они дают мне ощущение, что жизнь была. Была. А когда-то казалось, что молодость и вечность - синонимы!

Капель - как счетчик радостного времени,

лучистым ореолом светел городской пейзаж.

И воробей шальной вопит о возрождении,

взлетев мгновенно на шестой этаж.

Наверно, он открыл закон творения любовью,

вот и вещает миру о начале всех начал.

И сам я удивлен такою новью,

как будто до сих пор весны не замечал.

Как просто: созидание возможно лишь любовью.

И рано - поздно ли любовь возьмет свое,

мир развернув чудесной стороною.

Да здравствует Любовь!

И жизнь – автограф пламенный ее.

Эх, пафос, эх, молодость! Была жизнь, а не пустышка, не фантик от конфетки! Арена была как вечный праздник души. Я доказывал всему миру и самому себе, что я великий артист. Душа моя витала и возносила меня к небесам! Стихи писались сами собой. Непостижимо!

Я как всегда поднялся рано

И распахнул окно морозу,

И вместе с облаком тумана

Вдохнул надежд большую дозу.

А впереди как будто вечность,

Все трудности преодолимы.

А солнце в пелене – как свечка,

Согласно с мыслями моими.

Сольюсь на улице с народом,

А может, покажусь приметным,

Мороз – хорошая погода

Бодрит меня колючим ветром.

Сегодня я еще красивей,

Мне улыбаются девчонки.

В глазах зеленых, карих, синих

Любовь читаю увлеченно.

Я завтра тоже встану рано

И распахну окно морозу,

И вместе с облаком тумана

Вдохну надежд большую дозу.

Я был силен, уверен и тщеславен! Я был доволен, я был профессионалом, я был смешен! Мои миниатюры доводили публику до изнеможения от смеха. А вот представьте. На арену, как с неба падает перекресток дорог. Я - пешеход, а мой напарник, клоун Иван Бессонов выезжал на педальной машине, по типу, что для детей-малолеток, только гораздо более нелепой, большой, будто побитой в авто-авариях, изрядно покореженной. В общем, умятая такая машина. Мы начинали упражняться в правилах движения на перекрестке. Понятно, что при любых ситуациях я оказывался под колесами этого автомобиля-урода. Куда бы автомобиль ни ехал, и как бы ни ехал, - вперед или задним ходом, - я оказывался под его колесами. Публика – в восторге! Поймут ли они потом, что смеялись над самими собой? Подключался конферансье в качестве регулировщика и судьи, который в итоге сам попадал под колеса. Мой сценарий. Исполнение мое и Ивана Бессонова. Прекрасный артист Ваня! Мы разъехались с ним по разным городам и циркам. Так получилось. Бедный мой лучший товарищ, он тяжело болен. Так распорядилась судьба. Мы никогда уже не повторим нашего общего триумфа. Жизнь полнится такими потерями.

У меня мало друзей и их становится все меньше. По-настоящему в цирке у меня остался только один друг. Василий Шарыгин - силовой жонглер. Начинал в молодости силовым акробатом и эквилибристом. Сколько же мы знаем друг друга? Целая вечность. Судьба разводила и снова сводила нас на разных аренах. Теперь мы оба стареющие артисты. Особенно, понятно, это коснулось Василия. Мы еще выходим на публику. Я не теряю кондиции. А вот Василий...

- Процесс пошел! – говорит он, рассматривая себя в зеркала. - Отяжелел, мышцы теряют красоту формы. Ни диета, ни тренировки, уже ни черта не помогает!

Пролетели годы, многое прошло безвозвратно.

Вдруг оказалось, что удача,

потеряла свою новизну и красочность,

праздник молодости подошел к концу.

Да, да, все знают, что все проходит,

но всегда и для всех это полная неожиданность.

Только публика не меняется, она все та же -

кругообразная, безликая публика!

Я знаю, публика любит меня,

как заводную игрушку –

сиюминутною любовью.

Я принимаю правила игры,

это правила моей профессии.

В этой любви нет ни капли истинного чувства.

Да я и не жду никакого сочувствия.

И все-таки я любил вас,

я искал с вами встреч!

Сами не осознавая того,

Вы давали мне вдохновение,

вы лечили и вылечивали меня

от разочарований, безверия и душевных мук.

Это была радость.

В этом и заключался смысл жизни.

Моей жизни.

Вот послушайте.

Когда-то давно в этой безликой массе амфитеатра цирка я увидел ЛИЦО! До сих пор не понимаю, как я мог его увидеть. Наверное, только лишь потому, что лицо это было сосредоточенно и печально. Оно не извергало свой ручеек восторга в общий бурлящий поток радости и счастья, и было созвучно моему внутреннему настроению. Я мучился, потому что непроизвольно запомнил это лицо, хотя и не стремился к этому. Оно вспоминалось и виделось мне с назойливой, неотвязной периодичностью. Оно чудилось мне чем-то очень родственным и необходимым. Это какое-то наваждение! Сколько это продолжалось, не могу сказать. И вот случайно, совершенно случайно это лицо мне довелось увидеть еще раз. Оно шло по улице мне навстречу. Я непроизвольно воскликнул, прокричал воодушевленно и радостно: «Здравствуйте, это я! Я! Вы же знаете меня. Вы меня помните? Вы же меня видели!». Лицо холодным глазом прошлось по мне и равнодушно, без удивления произнесло: «Не видала я тебя. А если и видала, то в гробу! Отваливай, паря! У-у, шпана пьяная». Насчет шпаны пьяной – это уж слишком! Я встрепенулся, чтобы объясниться, но она растворилась в толпе. Я долго внутренне хохотал, нервно и с обидой. Сердце колотилось и отзывалось физической болью. О, лица, образы, как верить вам? Как вы обманчивы и иллюзорны! Но, несмотря на подобные курьезы, я все равно любил вас, публика, я не мог без вас!

А что же та, единственная, настоящая любовь?

Да, она все-таки настигла меня,

хотя и слишком поздно.

Воздушная акробатка,

Со священным именем Ева,

предпочла мне элегантного антрепренера...

Женщины принадлежат веселым и беззаботным, господа!

Молодой, брюнет, красавец –

типаж героя-любовника...

Что еще нужно богемной, молодой женской душе,

чтобы очароваться?

Глаза антрепренера полны

таинственной многозначительности,

томные, с поволокой -

дурман-дым, ладан.

Очень довольный собою молодой господин,

привыкший к вниманию дам,

привыкший нравиться,

привыкший к проявлениям любви,

к почтенному,

благоговейному отношению к себе

артистов цирковой труппы.

Ах, моя прекрасная леди

витала в облаках, не чувствуя

сжимающую ее паутину коварного очарования.

Мой друг, Вася Шарыгин, посмеивается и подтрунивает надо мной.

- Ну, раскатал губу, Михаил. Брось, не пускай слюну к этой девочке. На сколько лет она тебя моложе будет? Ты считал?

- Знаю. А что? Случается и посерьезнее разница.

- Вот видишь? Ты педофил, Миша. Оставь ребенка в покое! Кстати, вот Анна Петровна, администратор наш – достойнейшая женщина. - Он сопроводил эти слова выразительным жестом в районе груди. – Она о тебе всегда очень тепло отзывается, с предыханием, я бы сказал. Давай, Миша, женись!

Эх, Ваня, Ваня! Если бы все решалось так просто!

Она вошла в гримёрную и я сразу увидел: что-то неладное. Захолодело в душе. Она села рядом, нервно выхватила сигарету из лежащей на столе пачки, зажигалку и закурила. Никогда она этого не делала.

- Он подлец! – Почти крикнула. Едва курнула, поморщилась и тотчас сунула сигарету в пепельницу. – Я уйду, мне нет здесь места. Я не желаю больше видеть это лощеное мурло! Меня звал к себе сам Любомиров! Еще год назад меня звал Любомиров. Почему, почему я не согласилась! Дура!

Вот. Не поздоровалась даже. Я смотрел, как искажены ее простые, даже, можно сказать, простушечные черты лица, как ноздри раздувались в нервическом припадке. Я был заворожен и парализован. Я не могу понять природы щемящего обаяния этого распухшего от слез лица.

- На что я понадеялась, на что я рассчитывала, кому поверила! Вот дура-то, дура! Сегодня я отработаю, уже ничего нельзя отменить. Но это все! Это конец, конец! Мне тошно, мне душно здесь!

Я онемел. Ее наполненные слезами глаза мучили меня.

- Почему ты молчишь, Миша? Скажи хоть что-нибудь.

- По драматургии жанра ты должна сегодня сорваться с трапеции, а я быстрым темпом, в короткое время спиться от несчастья и, однажды, замерзнув в сугробе под забором, отправиться на свидание с тобой на небеса, где уже не расстанемся никогда.

Глаза ее округлились и даже как-то мгновенно осушились.

- Ты совсем дурачек, да? Я в порядке, я держу себя в руках. Милый мой, один ты меня любишь по-настоящему. Как ты побледнел, бедняжка. Я все вижу. Мишенька, почему не предупредил, не сказал, что это за человек?

- А как бы ты отнеслась к моим словам? Как к ревности, проявлению уязвленного самолюбия?

- Да, ты прав! Ты мой единственный друг, только на тебя и можно положиться. Ты же видишь, я прибежала именно к тебе. Не к Валентине, хоть она и подруга, а именно к тебе. Зачем я это сделала, только мучаю тебя. Но только здесь я могу орать, психовать и плакать. Ты сильный, ты выдержишь мои выходки, и ты все поймешь.

Я промолчал. Я не мог говорить.

- Ты можешь ударить меня, выгнать как собаку. Это может убить меня. Но нам никогда не быть любовниками. Это невозможно. Не знаю, не умею объяснить, не могу. Милый, симпатичный мой человек, у меня совсем, совсем другие романы. Но если я лишусь тебя, я умру. Дай мне выпить водки!

- Ты с ума сошла!

- Дай! У тебя есть.

- Могу предложить стакан воды.

Она выпила воду залпом, улыбнулась:

- Спасибо. Пойдем сегодня ужинать? Я плачу. Не спрашивай.

- Мы с Василием договорились уже пойти вместе.

- Отлично! Хочу напиться сегодня. А вы будете охранять мое тело. От невзгод.

Она улыбнулась какой-то показавшейся мне леденящей улыбкой. Я испугался.

Но она отработала, не сорвалась во время своего выступления, к большому моему искреннему облегчению. Будет жить!

- Вася, есть идея. Хочешь, я продлю твою сценическую жизнь? Вот слушай, представь: арена, музыка, конферанс, клоунада, все такое... Я на маленьком тракторе с прицепом, на котором смонтирована лебедочка-подъемник везу все твои железные снаряды. Выгружаю лебедочкой твои железки на помост. Но железки, понятно, уже не той тяжести, что в годы твоего расцвета, Вася! Ах, как ты был хорош, Вася! Но не о том сейчас речь. Значит, так: все как всегда, ведь публика-то ничего не знает. Ты выходишь на помост, ТЫ все тот же Василий Шарыгин! Это звучит! Приглашенные из публики мужички попробуют поднять штангу – и ни в какую! Тяжела! А фокус в том будет, что в помост встроен электромагнит! Кнопочка-педалька, где-то в потайном месте. Понятно? Ты ступаешь на педаль, электроцепь магнитов размыкается и железки легчают! Ты делаешь с ними всякие номера, чудеса жонглирования. Я кручусь перед тобой с желанием помочь, но только мешаю. Мне достается хорошенько от твоих железок. Это можно обыграть, я это умею. Публика смеется, аплодирует! Но не это главное! В тот момент, как ты оказываешься спиной к публике и помосту, рабочие манежа, пробегая мимоходом, подхватывают штангу с легкостью и несут ее за твоей спиной! Оцепенение зрителей! И тут ты поворачиваешься для очередного поклона, и все видят у тебя на лице клоунский нос – красная картошка! Ну, понятно, и я тут при тебе, для куража. Это разоблачение. Все понимают, что это розыгрыш, клоунада. И восторгу нет предела! Все довольны, все смеются, все играют и поют! А, каково? Вася, ты чего молчишь? Каково, я спрашиваю.

Он ответил мрачно:

- Тебя кто-нибудь называл сегодня дураком?

Я ответил, что не дураком, а «дурачком».

- Это не то же самое, это совсем другой смысл! Догадываюсь, кто это тебя так. А вот я тебе скажу: ду-рак! Никогда Василий Шарыгин не халтурил, не жульничал! А это жульничество! Я не клоун! Какой нибудь...

- Что же, Вася, получается по-твоему, что профессия клоуна жульническая?

- Оставь! Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты – артист! Но в клоуны я не пойду.

- Василий, я пошутил, - говорю, - я неудачно пошутил. Прости, не серчай.

Душа моя под спудом интриг. Антрепренер уже который раз заводит ласковый разговор о преемственности, о смене поколений. Назидательно, тоном наставника. Это бестактно, но ему этого не понять. Так молодой барин разговаривает с холопом. Но такие вещи не объяснишь, они необъяснимы. Чувство такта только от природы. Если уж нет – значит, не дано! От него исходят слащавые ароматы парфюма, которые кажутся мне еще противнее в сочетании с его манерами и лощеной внешностью.

- Возьмите шефство над нашей молодежью, Михаил. Какие замечательные кадры! Вы же любите молодых?

Ага, это намек на Еву? Как это колет, царапает душу! Или я болезненно мнителен, я болен?

О, эти красивые казенные слова! Риторика. Она меня пугает, знаете чем? Я боюсь себя, потому что я не вижу замечательных молодых артистов. Я слеп, я черств, я капризен? Неужели? Страшно. Но почему нет характеров в этих размалеванных лицах? Зачем эти ужимки, далекие от естественности? Где сюжетность, где драматургия? Почему это все так скучно?

Но молодежь подрастает, подпирает старшее поколение. Пора, пора освобождать арену. Скоро, уже скоро.

Моя душа - старая шуба, изъеденная молью.

Оглушительный диссонанс аплодисментов –

это гул получаемых мною оплеух,

но не тех, что на манеже,

а в реальной жизни.

Каждый вечер заканчивается пропастью:

гаснут огни

и не слышна бравурная музыка.

Из темноты выплывают обида и боль.

Но никто никогда не видел моих слез.

Разве это кому-нибудь интересно?

Нет, нет, нет, никаких слез!

Нельзя этого допустить, нельзя!

Публика ждет смеха, много смеха –

это моя профессия.

За слезы не платят деньги,

а мне надо жить.

Надо жить!..

Последнее время мне все чаще и чаще

приходит мысль:

А надо ли?

Осень влетела, не спрашивая,

в мои глаза и уши,

правды не приукрашивая,

дней равнозначность нарушив.

Небо – как низкий сплошной потолок.

Странно, как будто вхожу я

в дом, где давно уж никто не живет,

где только ветер ночует.

Ветер-скиталец, родная душа!

Воля ведь не преступление:

нет у тебя за душой ни гроша,

нет ни пространства, ни времени.

Осень. Стая ворон над леском

кружит лохматою гарью...

”Я рождена, - шепчет осень баском, -

да-а-вней твоею печалью”.

Думаете, что я веселее вас,

потому что я клоун?

Мне легко смешить вас,

потому что я играю самого себя.

Я падаю, корчусь от боли

в ушибленном колене.

Это нравится публике, это смешно.

Ничто так не веселит почтенную публику

как неудачные попытки подняться, встать на ноги...

Думаете, что я простодушный?

О нет, господа!

Заканчивается последняя сигарета.

Но еще есть последняя стопка – и стоп!

Ну, пока! И будьте счастливы!

========================================