(Экспериментальный текст)

Поэт Яблоков не всегда мучился животом. Иногда Яблокова мучила еще и совесть. А когда эти две боли, как две нехорошие женщины, мучили его одновременно – жить не хотелось.

А какая жизнь? Да все такая же, что и раньше. То хреново-нормальная, то нормально-хреновая. Даже, если в чем-то иначе нормальная, то обязательно также хреновая. Другого-то ничего никогда не было, с чем сравнить? Значит, хорошая. А что иногда жить не хотелось, так это гипербола такая. И все из-за той же совести. Это уж как-нибудь простится. Ну что ждет впереди? Риторический вопрос. Вот, кстати, интересно бы дожить до КОНЦА СВЕТА и посмотреть: что будет? Только как дожить? Хрен, ведь, доживешь!

Эх, мечты!

Стоя на балконе, он смотрел в черное, звездное небо.

 Ильюша любил. Любил самозабвенно. Но не просто любил «кого» или «что», а любил Ильюша Яблоков Мироздание, Вселенную любил. Ее глубину, ее тайну. Можно сказать, что Ильюша был патриотом Вселенной.

 А потом упала звезда – косо, с ярким хвостом. Комета! Привычно следуя событию, Яблоков забормотал, рифмуя:

 Комета-комета,

Плохая примета,

На кухне котлета

голодного цвета

терзает поэта.

Вопрос без ответа,

Курок пистолета.

Знать, песенка спета!

 С неба падает звезда,

В сердце рана-борозда,

Дядька выпал из балкона,

Птенчик выпал из гнезда,

Что ни рифма, то...

Хрень какая-то.

 «Да-а, за такие стихи денег не дадут. Даже в детском журнале», – пошутил сам себе Ильюша.

Донеслись ласкающие слух звуки музыки в стиле металлопрокатного стана – Heavy metall. С верхнего балкона кто-то крикнул:

– Отстань, блевать щас буду.

Ильюша поспешно ступил c балкона внутрь комнаты, в опаске, чтобы сверху ему не досталось. В комнате Эдик, друг детства и с детства же свободный художник, единым плавным движением наполнил рюмки. Не промахнулся! Будто трезвый еще.

– Илья, хорошо выглядишь, – говорит, – словно целую неделю у тебя проблем не было.

– Сейчас будут, – буркнул Илья. – Пить водку вредно. Водка – это яд! А вот лучек – это полезно. Витамины опят же!

– Одно компенсирует другое?

– Точно!

Лучек оказался ядреным, злым. Аж слезу вышибло.

Нормально!

 Во всей Вселенной роднее и ближе всего Ильюше была наша Галактика. Kак же ее по имени-то? Надо бы в энциклопедию заглянуть – уже давно собирался Яблоков. Должно же быть у нее имя!

 – Эдик, к какой галактике относится наша Солнечная Система?

– Ты чего, Илья? Тебе не о чем думать?

– Ага, сам не знаешь!

– Наша Солнечная Система относится к галактике Млечный Путь.

– Точно? То-то я думаю!

 Когда Ильюше удавалось смотреть темной ночью на мерцающий Млечный Путь, – но не со своего малюсенького балкона, конечно, а где-нибудь в чистом поле, – душа его переполнялась счастьем, что ни говори, от сознания принадлежности к этому сиянию. Ильюша был патриотом галактики Млечный Путь.

 – Слушай, кто это там кричит? – спросил Эдик. – Или поет.

– Да это сосед от балкона отделился, – догадался Ильюша.

– А-а, ну-ну.

Грибочки на сковородке лоснились и благоухали.

 Во всем этом звездном сиянии Ильюша Яблоков больше всего любил Солнечную Систему. Ильюша был патриотом Солнечной Системы. Он был счастлив и горд, что его тело вплоть до последней элементарной частицы принадлежало именно к Солнечной Системе.

 –Ты слышишь, Илья? Очнись. Да кто там кричит все, надрывается?

– Я ж говорю: сосед с балкона сорвался.

– Не долетел еще?

– Куда?

– Как куда, до земли.

– Да долетел, долетел. Это он теперь скорую вызывает.

– А-а, ну-ну.

 Земля! Ах да, Земля! Во всей Солнечной Системе поэт Илья Яблоков больше всего любил, нашу голубую планету Земля. Ильюша был патриотом планеты Земля. Он пел ее в своих стихах и поэмах, он знал, что жить без нее не может. Он искренне верил, что осозание этого факта свежо и чертовски оригинально, поднимает его до никем не досягаемых высот. Африка, Австралия, Тихий океан, Европа... Такие родные ему части света и океаны. Ах, Латинская Америка! Хоть там не был и не будет никогда. Но разве это имеет значение, если являешься патриотом голубой планеты Земля?

 Эдик приподнял веки, затем голову:

– Простой ты, Ильюша, как три рубля! Выпей. А что он там звук поубавил? Скорая приехала?

– Да нет, скорую раньше чем через час и не жди. Просто устал человек, наверное.

– А-а, ну-ну.

– А может, помер.

– Пойду, помогу, – вызвался Эдик. – Человек человеку друг все-таки, товарищ и брат!

Да, господа, все мы братья, граждане, товарищи... Но лучше бы Эдик не совал носа на улицу. Хотя, конечно, все мы браться, друзья, товарищи. Граждане. От осознания этого простого факта всегда теплело и светлело на душе.

 Во всей планете Земля Ильюша Яблоков сильнее всего любил свою страну. Он любил ее народ, поля и горы, реки и озера, гордился ее историей и политическими событиями вплоть до самых-самых «Последних известий» и, конечно, всех будущих. Он был патриотом своей страны.

 Эдик долго не возвращался. Пришлось и самому Ильюше пойти следом, и тотчас был задержан для выяснения личности и обстоятельств участия в антиправительственных, антигосударственных, антиобщественных, антипартийных и прочих «анти» беспорядках.

 Но в своей стране он больше всего любил свой город со всеми его дворцами, проспектами, свалками и спальными районами. Он был патриотом своего города.

 А всего-то – пошел посмотреть: куда Эдик запропастился? Кто-то кричал: «А вот и подельник явился!» Потом какие-то погоны, лозунги «Не позволим!» «Пора кончать!»

 Но во всем городе Ильюша Яблоков больше всего любил свою улицу застройки времен Достоевского с ее гастрономом, задрипаным кафе и лужей посередине на трамвайных путях. Лужа, казалось, рождена когда-то вместе с этой улицей. Ильюша был патриотом своей улицы.

 Словом, лозунговый митинг плавно перешел в отчетно-выборное собрание домоуправления. На своей улице Яблоков был известен, как истинный патриот своего дома. Он даже рвался однажды в управдомы, и уже, было, дорвался совсем до должности, но не добрал голосов... Кто-то посчитал его «зеленым» в прямом и переносном смысле, кто-то «красным», кто-то «коричневым», кто-то «голубым», – прости, Господи!

Во, дела!

Но все равно, не смотря ни на что, Ильюша любил.

 В своем родном доме Ильюша больше всего любил свою комнатку в коммунальной квартире. Здесь он писал, творил, мучился мыслями, рифмами... А иногда мучила совесть, и иногда мучился животом. Ах, да, об этом уже говорилось. Словом, он был патриотом своей комнатки, заменяющей все Мироздание.

 В этой комнатке жил только он один. Совсем один. Одиноко. Хотя... Постойте, постойте! Нет! Еще водились в его комнатке клопы и тараканы, летали мухи и зудели комары.

 А вот их-то, этих тварей Ильюша Яблоков ненавидел всей душой! До слез, до истерики, до смертного боя! Какая там, к черту, толерантность, любовь к природе, терпимость! Демагогия! Чистая демагогия. Где б для этих тварей бомбу достать? Ма-аленькую, но чтоб атомную!

 Ильюша спустил бы на этих сожителей атомную бомбочку, не колеблясь. Ох, и доставалось же этим букашкам-таракашкам от Ильюши! Впрочем, в этой изнуряющей борьбе Ильюше доставалось тоже.

Вот такая жизнь была. Ты понял? А что изменилось? Нет, ну если принципиально, то что изменилось? Что теперь в гости к Ильюше Яблокову все чаще и чаще приходит Зина? Ну и какая тут принципиальная разница? Хлопочет, готовит что-то съедобное. Угрожает клопам и тараканам, что выведет их за порог. И угрозу эту, практически, реализовала. Ну, и… Были тараканы и клопы а теперь – она.

Как это началось? Господи, началось! Как такое только и могло начаться? Были литературные посиделки. Ильюша декламировал:

 Глаза невысказанной боли

Преследуют день ото дня.

Тебя хочу спросить: «Доколе

Смотреть так будешь на меня?»

 И встретился глазами с Зиной. Зина, которую каким-то ветром занесло в чужеродную компанию рифмоплетов, потом призналась Ильюше:

– Вы такой умный человек, Илья! Не то, что другие – просто сволочи!

Вот такое было начало. Разве мало? Зачем же было продолжать, Господи! На том бы и остановиться. Но нет предела испытаниям, Господи, которым ты нас подвергаешь!

Повстречались, она печально сказала:

– Ты за это время так изменился!

– Похудел?

– Нет, не то. Я имею ввиду, ты как-то внутренне изменился.

– Да? У меня гастрит, – удивился Ильюша ее проницательности.

И вот на новом витке общения и произошли основные события.

– Ты, – утверждала она, – был необыкновенно пылок и настойчив!

Яблоков удивился. Разве? Он помнил, как это произошло. Пару раз он прижимался, – да, виноват, – было! И один раз чмокнул в ланиты. Опять виноват. Но потом – всего-то! – отлучился на кухню, а как вернулся в комнату, она уже лежала в постели и улыбалась, как тогда почудилось, застенчиво. Было нечто, похожее на счастье. Но вполне закономерно это счастье незаметно сошло на нет, и утонуло в бездне бытовщины. Господи, ну за что такая жестокая кара? Нельзя ли было как-то помягче, Господи, адекватнее что ли?

Размышляя и оценивая замену в сожительстве, Яблоков пробурчал в задумчивости:

– «Я ждал тебя, как ждут стихийных бедствий...»

– Что? Что ты сказал?

– Да это не я, это другой поэт сказал. Великий. Но о моей судьбе.

– Собутыльник, значит?

Ильюша обиделся, вышел на балкон. Здесь можно было разглядеть причудливую вырезку вечернего неба и несколько мерцающих безымянных звезд. Все было также, как всегда. Хотя… так, да не так! Ведь клопов с тараканами уже не вернешь.

====================================================